Томас О'Крихинь - Островитянин

— Да неужели? — сказал Томас. — Ровно за месяц до этого он собирал ренту, и я ее отдал. Разумеется, потому что сумел ее заработать, и он еще был мне премного благодарен за то, что ее получил. Но когда в этот самый день всех овец и баранов вывели на пляж, был у меня среди них один на примете — превосходный валух [62] Валух — большой кастрированный баран. размером с корову. И этот разбойник тоже высмотрел его среди всех прочих. Большинство овец уже согнали, когда какой-то человек подошел ко мне и сказал шепотом:

— Твой большой валух привязан среди овец бейлифа.

— Ты ошибся, — сказал я ему. — Я свою ренту выплатил в последний день, когда он был в деревне, а следующий месяц еще не прошел.

— А не пошел бы ты к дьяволу, я-то сам вчера ее выплатил. Твой баран привязан среди овец бейлифа.

— Но, Тома́с, не хочу забегать вперед и прерывать твой рассказ, — сказал я ему, — однако, должно быть, это сильно тебя рассердило.

— Да я просто себя не помнил от ярости! И на того, кто мне это прошептал, я обозлился больше всех: решил, что он просто надо мной издевается, — ответил Тома́с.

— Ну и, — снова оживился я, — что же ты тогда сделал?

— Я направился туда, где были привязаны овцы, и взял с собой большой прут с толстым концом. И как подошел к этому месту, так сразу увидал этого барана.

— Значит, тот, кто шептал, тебе не соврал! — сказал я.

— Ну конечно нет! — ответил Томас.

— И что же ты сделал потом? — спросил мой отец.

— Я наклонился, чтоб отвязать его поскорее, но, клянусь, это чудище бейлиф оказался рядом со мной раньше, чем я успел распутать барана хотя бы наполовину, и решительно велел мне держаться от него подальше. А я заявил, что это мой и я не хочу, чтоб его привязывали вместе с прочими овцами, потому как для этого нет никаких оснований; и если б я знал, кто его привязал, ему бы это просто так с рук не сошло. «Это я его привязал, — сказал пристав, — но не твое это дело, и не трогать этого барана я тебя тоже заставлю». И тут пристав вцепился в меня обеими руками, чтобы оттащить от барана.

— Небось опрокинул тебя вверх тормашками, — сказал я Тома́су.

— Клянусь, нет, — ответил тот. — Хоть он и был сильный, рослый детина.

— Ты тогда, должно быть, сильно разозлился, — сказал я.

— Никогда еще не бывал я в таком бешенстве, — подтвердил он. — И когда мне удалось снова схватиться за прут, то, думаю, первым ударом, какой я нанес бейлифу, я бы мог свалить с ног три команды гребцов, даже если бы в каждой лодке было по восемь человек. Потому что от первого же удара он рухнул навзничь и раскинул руки-ноги, да так, что все, кто там был, решили, будто он убился.

— Так ему и надо! — сказала моя мама.

Это был первый раз, когда я слышал, чтобы она пожелала кому-то плохого, но, конечно, только дурной поступок пристава по отношению к Томасу вынудил ее так сказать.

Когда пристав пришел в себя, он снова попытался привязать барана, но второй удар, что нанес ему Тома́с, едва не свалил его замертво.

— Немного овец они забрали в этот день, — сказал Тома́с, — потому что их предводитель совсем обессилел.

Потом все стали читать розарий, а когда закончили, Томас от души рассмеялся.

Сон. — Смерть тюленя. — Из моей ноги вырван кусок мяса. — Путешествие на Камень в поисках тюленьего мяса для излечения раны. — Команда лодки приходит домой в шторм. — Удивительный план капитана Диармада.

От шумной болтовни Томаса и чтения семейного розария у меня в эту ночь кружилась голова. Первый сон, который я увидел сразу же, как закрыл глаза, был кошмар. Я закричал так, что матери пришлось встать с кровати и подойти ко мне. Я доставил ей немало тревог, прежде чем рассудок у меня успокоился. Наконец удалось ненадолго заснуть, и это было уже глубокой ночью. Но хоть я и заснул, выспаться по-настоящему не вышло, потому что мне приснился другой нехороший и странный сон.

Вот какой это был сон. Я на пляже, и в высокой воде утром мне повстречалась великолепная самка тюленя. Но, поскольку мне нечем было ее убить, она от меня ушла. Наутро мать сказала мне, что ночью я кричал еще трижды. И если я и впрямь кричал, точно знаю, когда именно: думаю, в тот раз, когда упустил тюленя.

Утром следующего дня я отправился на пляж. Тогда настало время собирать удобрения, и потому я оказался там спозаранку. Про тот сон я не забыл, но не думал, что увижу тюленя, пока там буду. Я нес с собой отличные новые вилы, чтобы собрать побольше водорослей, все, какие попадутся. Итак, я оставил дом позади и направился на пляж.

Добравшись до водорослей, какие нанесло на верхнюю часть пляжа, я оперся грудью о небольшую насыпь, но было еще недостаточно светло, чтобы хоть что-нибудь разглядеть сверху, — и потому я двинулся вниз, пока не дошел до само́й гальки.

Там вдоль всего уреза высокой воды осталось немного сухих водорослей, которые я своими отличными новыми вилами перекидал и собрал. Даже немного гордился тем, как здорово управился с полезной работой, пока другие еще спят. Но, думаю, такая гордость у человека задерживается ненадолго, вот и у меня самого тоже.

Вскоре я услыхал, как кто-то ужасно чихнул за моей спиной. Это был какой-то жуткий чих, от которого я со страху едва не взлетел над всей Ирландией.

Рядом никого не было, в мою сторону тоже никто не шел, утро все еще было не слишком ясное. Я подумал: отчего бы мне не пойти в ту сторону, откуда доносился чих, и не посмотреть, что там, иначе никудышный из меня мужчина; к тому же у меня в руке такое великолепное оружие. Не успел я себя в этом убедить, как снова услышал: кто-то чихнул, а потом еще раз. Я быстро повернулся в сторону, откуда доносилось чихание, и, представь себе, увидел не что иное, как большого матерого пятнистого тюленя. Голова поднята, а тело вытянуто на гальке. Сердце у меня подпрыгнуло и заколотилось, но не от страха перед тюленем, потому что ты всегда в безопасности, стоит тебе только держаться от тюленя подальше и не трогать его. Но я испугался того, что у меня не выйдет его убить. В те времена люди предпочитали тюленя любой свинье, как бы она ни была хороша.

Он снова растянулся поспать. В этот раз я заметил, что это самка. Такое наблюдение прибавило мне мужества, потому что легче было убить семь таких самок, чем одного быка, то есть матерого самца. Она лежала в полосе высокой воды, а прилив был низкий.

Пока самка спала, я приготовил вилы. Я держал их железкой к себе, а рукоять выставил вперед. Потом стал понемногу приближаться к ней, чтобы огреть ее изо всех сил. Но как только тюлениха учуяла мой запах, она подняла голову, потом громко и страшно чихнула и стала просыпаться, а затем оставила гнездо, которое устроила себе в песке, и в глазах ее был страх.