Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

— горделивый, заносчивый, самовлюбленный, молодецкий, лихой, панибратский, тщеславный, некрасивый, уродливый («молодецкий», «уродливый» — как они оказались так близко?), грязный, гнилой, поганый.

Случайно получилась концовка: мой грязный отей, мой гнилой отец, мой поганый отец. «Гнилой» уже было, стало быть, все слова исчерпаны. Не было только слова «сука». Пускай будет. Сука. <���Только без «мой отец». Я бы мог написать и так, и не из бравады, а потому что так надо, но все же мне не хотелось бы…>

Но вернемся в читальный зал.]

29 мая 2000 года, понедельник

[Куда] в этот самый момент входят супруги X. Все более мастерская маскировка привычного страха. А мы о себе не нашли ничего интересного! — чуть ли не кричит мужчина. Ну чтобы совсем ничего — так не бывает, важничаю я. Как же здорово, будто ребенок смеется X., что всего этого больше нет и человек может наслаждаться жизнью.

Вот и наслаждайся! — пожелал я ему на прощанье.

3 марта 1964 года

[После этого донесения я стал подбирать синонимы к слову «подлый».] Задание заключалось в том, чтобы вступить в контакт с гражданином Т. Й. В соответствии с инструкциями в 3.00 28 февраля с.г. я появился в Управлении госавтоинспекции, куда было вызвано и названное лицо. Ожидая своей очереди, мы разговорились. Я спросил у него, где находится кабинет, указанный в моей повестке. Он показал. «За правами?» — поинтересовался он. На мой утвердительный ответ он, не дожидаясь вопроса, сказал, что его лишили прав в 1958 г.(…) Я сказал, что у меня права отобрали еще во время ссылки, на что он ответил, что мы с ним товарищи по несчастью. Я согласился с ним, после чего мы почти одновременно представились друг другу.(…) По ходу разговора я предложил ему перейти на «ты», на что он с готовностью согласился.

Здесь я делаю паузу, нужно передохнуть. Не верь никому, кто старше тридцати! Ему теперь больше, но можно сказать и так: Не верь никому, кого зовут Эстерхази! Когда он упомянул о ссылке, то был уже на коне, а когда назвался, то собеседник наверняка принял это как награду, ведь мы в то время были врагами из врагов. Более ненавистными врагами народа, более разоблаченными и развенчанными и быть невозможно. Даже если речь шла не о нас, все равно это были мы. Какая же подлость — так злоупотреблять, собственно говоря, историей наших страданий. [Как же трудно мне это писать. Я окончательно освобождаю себя от всех привилегий. Тяжело.]

Мне он «показался знакомым», я спросил, не бывает ли он в кафе «Имбис», что на проспекте Юллеи. Очень часто, ответил он, потому что живет в том же доме. По воскресеньям там собирается целая компания. «Отбросы общества»? — шутливо спросил я, на что он со смехом ответил, что это не совсем так.Они договариваются встретиться в «Имбисе», что и происходит (1/III, 10.30). Т. Й., оставив компанию, пересаживается к агенту. Итак, внедрение началось. В романе страдания семьи показаны «сами по себе» — как часть творения, а не как основание для сочувствия, не как аргумент и не как привилегия.

Здесь же: Если в компании будут интересоваться его личностью, агент должен рассказать о своем прошлом, в том числе и о ссылке.Вот так! Страдание как гэбэшная наживка. Сам агент, чтобы не вызывать подозрений, не должен проявлять интерес к отдельным членам компании.

Нет сил все это читать. Насколько было бы легче (наверное), если бы речь шла обо мне. А то получается как в поговорке: чужой хер о крапиву чесать. Впрочем, хер нашего отца — этот почти что наш собственный. Или наоборот, но он и тогда нам близок. Магический объект, описанный (по следам Дональда Бартельма) в «Небесной гармонии».

10, 17, 24 марта 1964 года

Закрутилась шарманка. «Имбис». В воскресенье в половине десятого он уже тут как тут (То есть как это в воскресенье?! Ведь в то воскресенье у меня был матч. И ему полагалось присутствовать. Да он и присутствовал <���с.>, клянусь.), с тем расчетом, что, если Т. Й. появится раньше других, я подсяду к нему за столик.Но, увы, хитроумный план не срабатывает, Й. приходит последним, дружески приветствует агента, но подходит к нему лишь позднее, когда тот уже собирается уходить. Они обмениваются несколькими словами, после чего Й. коротко попрощался, дескать, у него стынет кофе, так и не пригласив меня к своему столику. Я тоже, естественно, удалился.Естественно. Naturgemäss, как выражается Бернхард.

Товарищ Тот! Для дальнейшего продвижения нужны новые комбинации. Продумайте этот вопрос, и через неделю обсудим.

Подняв голову, замечаю в руках у симпатичной историкессы «Гармонию», будет просить автограф. Окидываю взглядом стол и прикрываю досье, чтобы не виден был почерк. Сотрудница Архива, видимо, в курсе дела, поэтому я подписываю ей книгу «с благодарностью и пожеланием земной гармонии»; а может, она ничего не знает, ибо спрашивает (нарвался, черт побери!): из этого тоже книга будет? А то как же! — восклицаю игриво я, потом, патетически тоном: Другого выбора у меня нет. — Какой же я идиот.

Далее. Работает ли Э. Н. в Венгерском бюро переводов? Работает. Чтобы установить это, я поинтересовался, не тот ли это Э. Н., мой старинный знакомый (бывший посол).Идеальный сексот, стоит только представиться, и все перед ним открываются, фамилия вызывает доверие, обладает волшебной силой. «Сезам, откройся!» И тайник отворяется.

И. считает И. П. «пустомелей». Поддерживать связь. Дважды в «Имбисе», вхолостую. Является ли X родственником Y?

20-го опять впустую, но 22-го к агенту подсаживается Т. Й., агент провоцирует его. В качестве примера людской наивности я упомянул, что ходят даже такие слухи, будто Трансильвания может присоединиться к Венгрии.Й. на это сообщает ему, что знает о сепаратистском движении в Трансильвании. Агент также предлагает Й. вместе ходить на матчи, но футбол того не интересует.

Не пощадил даже Трансильванию! Зато в девяностых годах помогал как мог! Собирал для тамошних венгров одежду, книги, ко мне приставал, я, естественно, тоже давал. Он и Чоори стал уважать из-за его скорби по Трансильвании. (Кошмар, теперь получается, будто я клевещу на отца…) Правда, это уже не та фантастическая фигура, что была в «Гармонии» (а всего лишь загадочная), но представим себе на минуту того отца: какая это была сцена, когда я показал ему скандальную антисемитскую статью Чоори в журнале «Хител»; старик, именно из-за упомянутого уважения, поначалу ответил мне раздраженным недоумением, дескать нечего мне придираться и проч. Но я заявил ему, чтобы он сперва прочел, а потом уже говорил. Через день он принес препарированную статью с отметками на полях против каждого неприемлемого высказывания или утверждения. На меня отец произвел огромное впечатление — я впервые в жизни видел человека, способного под влиянием разума изменить глубочайшие чувства, а по сути, и политическую позицию. Способного понять нечто важное и сделать из этого выводы. <���Я и позднее встречался с подобным нечасто. Когда человек не желает видеть действительность, он умеет ее игнорировать. Даже кадаровская эпоха с ее цинизмом не требовала от людей такого приспособленчества, как теперешняя. Сегодня нам приходится обманывать себя совершенно искренне — в той мере, в какой это соответствует нашим целям…>