Николай Лохматов - Булатов курган

Жбанова бросила на землю срубленные осинки, топор и принялась поправлять волосы.

— Без мужика чертом с рогами станешь.

— Что так, Анастасия Гавриловна?

— Ваши бабы горя не знают. Мужик все сделает. А тут в каждый след сама.

— Осинник на что понадобился? — переменил разговор Горбылев.

— На тын. Нет спасу от курей. Огород роют.

— Смотри дубки не губи.

— Знаю, ученая. Кондрат об этом все уши прожужжал.

— Правильно, — заулыбался Горбылев. А сам подумал: «И тут Кондрат. Вот въелся!» Досада снова стиснула грудь.

— Сижу в кустах, вдруг лошадь мчится, — продолжала Жбанова. — Не сорвалась ли? Только хотела выйти, глядь, остановилась. Знать, думаю, птаху заслушался.

— И то правда, — смутился Горбылев. — Поет, как по нотам.

— Позаросло тут, не пролезешь…

— Вырубать надо. Только хватит ли сил?

— Двух зайцев убьем: зимы на две дров наготовим да сена сколько получим. Земля здесь добрая. Была бы плохой, так не росло.

— И здесь надо, и на Лужке. Там, глядишь, Кроватку и Соловьевский столб тоже очистить захочется. А вот рук не хватает.

— Не сразу браться за все. По-маленькому да по-тихонькому — глядишь, и наведем порядок.

Горбылев посмотрел вверх. Королька уже не было. Только ветки с набухшими почками приветливо манили к себе.

— У меня в голове своя арифметика. Если с каждого расчищенного участка взять хотя бы возов по пятьдесят, то дополнительно соберем более семидесяти тонн сена. Это разве не богатство? А если все распахать, вот трава попрет!

— Ничего не выйдет, — перебила Жбанова. — Пробовали уже. Все водила в плугах порвали, а толку что? Получилось не пашня, не луг, только зря землю всковыряли, не могли подступиться ни с бороной, ни с косой. Пришлось катки пускать, хоть сколько-нибудь сравнять. А трава и так растет хорошо. Только ни к чему нам. На пойме на что трава, и ту оставляем под снегом.

Горбылев сердито взглянул на нее.

На молодую осину села сорока. Качаясь на ветке, посмотрела на разговаривавших и затараторила. Жбанова взмахнула на нее веревкой.

— Кыш, проклятая…

Сорока сорвалась с ветки и, не переставая тараторить, полетела в глубь зарослей.

— Чекочит, окаянная, как наша бухгалтерша.

— Разве Татьяна Васильевна плохой работник? — уставился на нее Горбылев.

— Нос слишком дерет. Трещит, как скоромная сковородка, а толку — тьфу, — в сердцах плюнула Жбанова. — Намедни спрашиваю: есть ли деньги на постройку двора? Как взъелась: не твое дело — и пошла…

— Будет двор. — И, больше не сказав ни слова, Егор Потапович пошел к лошади.

— Надо не обещать, а делать! — крикнула она ему вслед.

Когда Горбылев собирался сесть в двуколку, Жбанова остановила его.

— Говорили обо всем, а вот о пастбище забыла спросить. Как решили-то?

— Не время сейчас! — недовольно поморщился он. — Сама видишь, какими делами заняты… Выбирайте пока лужайки, а там посмотрим.

— Лужайки день-другой и стравим. Их не так и много, — не отступала Жбанова. — Иначе не жди молока. Какой хороший выгон был на Монастырской пустоши! Все равно Цыплаковы скотом выбивают.

Егору Потаповичу в голову бросилась кровь. «Один метит эту пустошь распахать, другой — под выгон. Сил нет!»

— Коровы-то как бы вольготно почувствовали, — продолжала Жбанова.

— Сама ты корова! — вскипел он. — Все эти годы была всем довольна. А теперь нате, молока лишимся. Видно, не хочешь следить за фермой, вот и ищешь причину. Пусть, мол, правление поломает голову да пастбище даст получше.

— Ты не кричи! — спокойно остановила его Жбанова. — Что хочешь делай, а выгон давай.

Она подняла с земли топор и, точно в омут, нырнула в глубокую чащобу.

Горбылев, покачиваясь на двуколке, проселочной дорогой направился к деревне. На душе было тревожно. «И что за время?» — размышлял он.

Утром, придя на берег, Петр не узнал реки. Ока сузилась, словно добрая половина воды ушла в землю. Солнце и ветер подсушили нанесенный паводками ил у закраин, выпили влагу из маленьких озерцов на поймах. Только в низинах еще сочились ручейки. Луг принарядился, будто на него накинули светло-зеленую бархатную кисею.

— Пора, — сказал парень. — Начнется сев, не до лугов будет. — И подумал: «Начинать хоть бы сейчас, а вот как собрать людей? Одному не под силу, время много потратишь на уговоры». Минуту-другую он постоял в замешательстве. И тут его осенила мысль: «Надя! Вдвоем мигом обежим дворы». Поднявшись на яр, Петр круто повернул к земновскому пятистенку.

Надя с отцом собирались завтракать. На столе стояли две пустые тарелки, а в третьей, посередине, исходила паром горка блинов.

— О-о-о, и комсорг пожаловал! — встретил гостя Земнов. — Ничего не скажешь, вовремя пришел.

Петр застенчиво покраснел, взялся за скобку.

— Я на одну минутку, по делу, — проговорил он.

Надя взглянула на парня, улыбнулась.

— Минуткой делать нечего, — и, обращаясь к отцу, попросила: — Папа, поставь гостю тарелку.

Конопушки на лице Петра вспыхнули еще ярче.

— Я только что позавтракал, — попытался он отказаться.

— Когда же ты успел? — вскинул брови Кондрат. — Мать только что затапливала печь.

Уличенный в обмане, парень опустил глаза.

«Рыжий, а вроде ничего», — отметила между тем Надя.

— Ну, я пошел! — Петр толкнул дверь.

— Нет уж, не выйдет! — схватила его за рукав хозяйка. — Коли попал на блины, садись.

Блины лоснились от масла, источали аппетитный запах.

— Ешьте, пока горячие. Остынут — не те будут, — угощала Надя.

Петр съел два блина, тыльной стороной ладони вытер намасленные губы.

— Неужели все? — подняла Надя проницательный взгляд. — Может, не нравятся?

— Что ты, очень вкусные! Но я наелся.

— Не верю. На-ка вот еще!

Надя поддела вилкой с десяток блинов и положила их в тарелку гостя.

— Пока не съешь, не выпущу! — А сама подумала: «Какой скромный! Костя бы не растерялся».

— Терпи, Петруха. Она у меня такая, — с аппетитом глотая блины, заметил Кондрат. — Да и лишний блин скулу не свернет, пузо не надорвет.

— Как с лопатами? — спросила Надя. — Достал?

— Угу! — отозвался Петр. — Только понадобятся ли? Многие не хотят идти. Говорят, сто лет косили пойму, ничего не мешало. Придумали лишнюю работу. Нынче надо начинать. Попросохло. Травка наклюнулась.

— Не хотят, говоришь? Кажется, обо всем договорились, и на тебе… Если начинать, то о лошадях надо позаботиться.

— Возьмем в конюшне, и все! Ты вчера здорово распатронила его.

— Это кого же? — поинтересовался Кондрат.

— Горбылева. Лошадей не хотел давать на расчистку поймы.

Петр отодвинул тарелку, вышел из-за стола.

— Когда ты ушла, он и говорит: «Ну и задиристая девка! В отца пошла». А потом двух коняг разрешил взять.