Николай Лохматов - Булатов курган

Кондрат вздохнул.

— Плохо твое дело, Ульяна.

— Может, и зря я призналась? — совсем тихо проговорила она. — Умереть бы с этой тайной. А вот не выдержала… Вроде легче на душе стало.

— Не чета ты, стало быть, Цыплаковым.

Ульяна взглянула на него сухими, покрасневшими глазами. Кондрат заметил, как побледнело и обострилось ее лицо.

— Кому я надобна теперь? Любой побрезгует.

Устало опустив руки, Варвара одиноко сидела у подножья Булатова кургана. Она не слышала ни шепота ветра, ни шелеста травы, ни ликующей песни жаворонка. Даже не шелохнулась, когда, соскочив с буланого мерина, к ней подошел Кондрат.

— Ты что как вареная? — спросил он, присаживаясь рядом на бугорке.

Около ног его растянулся Полкан: высунул язык, шумно задышал.

Внизу, словно в изнеможении, застыли всходы льна. На Монастырской пустоши курчавилась, тянулась к горячему солнцу пшеница, дальше, у Оки, множеством темно-зеленых ручейков переливались рядки свеклы.

— Ох!.. — вздохнула Варвара. — Заморилась: ни рукой, ни ногой не шевельну. Должно, дождь будет?

Кондрат поднял голову.

Медленно плыли слоеные облака. Они скорее напоминали снежные горы на бело-синем фоне неба. Распластав крылья, в вышине повис ястреб и, не обнаружив добычи, плавно опустился на курган. У ивового куста забился Буланый. Почуяв чьи-то шаги, вскочил Полкан, зарычал.

Стороной с двухметровкой через плечо шел Бадейкин.

— Нельзя! Лежать! — приказал Кондрат.

Собака послушно опустилась на траву, положила морду на вытянутые лапы.

Вспомнив рассказ учетчика о Варваре, Кондрат невольно отвернулся.

— Вот живет человек! — воскликнула Варвара, укоризненно покачав головой. — Ни боту свечка, ни черту кочерга! Только и смотрит, где плохо лежит…

Она украдкой взглянула на притихшего Кондрата.

— А где же твое боевое звено? — спросил он глухо.

— Воюют за чашками-ложками, — усмехнулась Варвара. — Почти всю свеклу прорвали. Ниловна тоже не отстает. Работа и есть работа. От нее руки ломит, а толку что?

— Как это что? Богаче будем. Тогда и жизнь станет веселее. Старость придет — помирать не захочется.

— Я не собираюсь помирать-то! Люблю, Кондрат, жизнь. Ой как люблю. Иногда едва до постели доберешься. Настроение такое — не подниматься бы никогда. Помереть, и ладно. А утром выйду на реку: воздух чистый, вишни цветут. Аромат-то какой, а? Соловьи заливаются, заслушаешься… До смерти ли тут?

Кондрат опустил голову. Слова эти, будто наизнанку, вывернули ему душу. Варвара напоминала годы юности, когда они вот так же мечтали о жизни. Она, оказывается, еще не огрубела, не изменилась. По-прежнему любуется и красотой цветущих садов, и восходом солнца, и стелющимся над рекой туманом.

Щеки у Варвары разрумянились. И вся она как-то ожила, повеселела.

— Слушай, Кондрат, правду дядя Игнат говорит: под этим курганом монастырское золото захоронено? — спросила она.

— Вот чего не знаю, того не скажу. — Кондрат улыбнулся. — Кто говорит, того и спрашивай.

— Тут уж Бадейкин допытывал, — сказала она, кивнув на небольшой бугорок свеженарытой земли, которая просвечивалась в стороне сквозь куст орешника.

— Неужели он?

— Все говорят.

— А я ломаю голову: угораздило барсуку рыть себе нору на самом виду. А барсук-то рукастый. Когда он находит время на пустяки?

— Палашка сказывала: по целым ночам работал. Мавру Цыплакову перепугал до смерти. Шла она в сумерках от станции, слышит, пыхтит кто-то и землей бросается. Думала, нечистая сила. Едва до дома добежала. Покупки порастеряла. Федька ходил собирать.

Кондрат смеялся до слез.

— Уморила ты меня, Варя, — едва выговорил он. — Ну а дядя Игнат-то?

— Ничего. Сказала ему: ищи и ты, дед. Докопаешься! Мне золотишка подбросишь, — с принужденной серьезностью говорила она.

— Ты сама дороже золота, — сказал Кондрат, беря ее за руку. Ему казалось, что руки у нее были не по-женски большими. В них чувствовалась сноровка, сила. Такие умеют и с маленькой иглой управляться, и с тяжелыми вилами.

— Не хочу стареть, — улыбнулась Варвара. В глаза ее словно попали золотистые соринки. — Я еще долго парням крутить голову буду…

Из-за гребня березок выглянуло майское солнце. Начало припекать голову, спину. У куста забился Буланый. Оборвав повод, он потянулся к густой траве. Из-под ног сорвался Полкан, запрыгал у него перед мордой. Мерин, прижав уши, остановился, хлестал хвостом. Подошел Кондрат.

— Что, брат, заждался? — сказал он, поправляя уздечку. — Ну, пойдем! Дядя Игнат, наверное, тебя ждет.

Буланый, будто в знак согласия, закивал. Над холкой и у глаз закружилась туча мух.

Поправив волосы, у дороги поджидала Варвара.

— Садись, Варя! — шутливо сказал он. — Довезет с ветерком.

— Боюсь, не выдержит.

Шли они обочиной дороги. Казалось, нет их счастливее на земле. А вокруг стояла дремотная тишина, придорожный кустарник был словно неживой. Только в траве звонко строчили кузнечики.

— Ты что будто упираешься плечом? — усмехнулся Кондрат.

— И вправду подпираю, — от души вырвалось у Варвары. — Привычка. — Она провела ладонью по лицу, словно снимая паутину, посмотрела на него. — В войну не лошади, а клячи были. Как, бывало, горка, так и толкаешь плечом… Вот и…

Помолчали. Кругом по-прежнему все было объято безмятежным полуденным покоем.

— Всем досталось в эти годы, — первым заговорил Кондрат.

— А сейчас легко разве?

Варвара не без кокетства встряхнула головой, улыбнулась. Косы, охватившие голову золотистым обручем, вздрогнули. Кондрат почувствовал на себе ее пристальный горячий взгляд.

Впереди, задрав крючком хвост, с разинутой пастью бежал Полкан, а позади сонно передвигал ногами буланый меринок. Вдали показались крыши домов, в стороне на фоне белесого неба зачернели постройки. Ближе, на паровом поле, запестрели мелкие, нежно-желтые лепестки сурепки, белели, точно надутые парашюты, одуванчики. Из гущи соцветий к солнцу тянулись пики осота.

— Сколько сорняка сосет землю! — невольно вырвалось у Земнова. — Трактор бы сейчас с культиватором пустить. А вот пойди, докажи Горбылеву… Нечего, скажет, зря горючее жечь да трактор рвать.

Варвара замедлила шаг. Лицо ее стало серьезным. Глаза смотрели требовательно. В ней не осталось и следа от той мечтательной Вари, которая только что рассказывала о соловьях, о цветущих вишнях, прохладных зорях. Кондрату почудилось, что с ним шел уже другой человек.

— Ты коммунист, ты и научи его понимать! — Голос ее срывался. — Докажи делами свою правоту. Слова тут не помогут. Вот ты не стал распахивать многолетние травы, создал севооборот, посеял более выгодные культуры. Вопреки правлению вспахал Монастырскую пустошь. А дальше что?