Григорий Луч - И мы солдаты...

Я вернулся к маме. Упрямая, так и не присела отдохнуть и греться не хочет, говорит, и не замерзла совсем, как будто я не вижу.

За работой день быстро идет на убыль. Вот и солнышко спряталось. Закат сегодня красный-красный, к ветру, говорит бабушка. Я засмотрелся на закат. И вдруг представилось, и не закат это вовсе, а зарево от пожаров горящих деревень, вот-вот грохнут наши орудийные залпы и побегут фашисты сломя голову, бросят свои танки, лишь бы свою шкуру спасти. А тут как тут наши солдаты выскочат, и впереди всех папка и дядя Микола!

— Бей фашистских гадов! — закричит папа и бросит гранату…

— Ты что, Ванек, о чем замечтался? Картошку бросил, стоишь и улыбаешься?

Я вздрагиваю от маминого голоса.

— Папу вспомнил! — отвечаю и прихожу в себя.

Мама тяжело вздыхает, подходит ко мне совсем близко.

— Ой, сынок, и у меня нет часа, чтоб не вспомнила.

Она прижимает меня к себе. Война и маму изменила. До войны она не была такой ласковой. И грустной я почти ее не видел.

— Пора домой, — говорит мама, — все уже собираются.

В деревню возвращаемся не строем: каждый со своими. Главные теперь в семье не отцы, а матери. Отцы у всех на фронте. Один хромой дядя Петр — хозяин в своем доме. На поле их четверо, а нас только двое — я и мама. Федя ходит в школу в соседнюю деревню. В нашей деревне — семилетка.

Кто мне сейчас больше всего нужен, так это дядя Петр. Я вспомнил — у него есть стеклорез, а он нам позарез нужен.

— Ты чего, Ванек, под ногами вертишься? — недоумевает дядя Петр.

— Дядя Петь, вставь нам стекло в школе. Мы его разбили. Вставь, пожалуйста!

— А где сейчас стекло возьмешь?

— Ты не беспокойся! Стекло будет. Сегодня же!

— Интересно только, откуда ты его достанешь, — усмехается дядя Петр. — Может, у соседей выставишь? Пока не скажешь, где стекло достанешь, разговора у нас с тобой не получится. Понял?

Конечно, я не намерен открывать дяде Петру мою тайну. Я с трудом разыскиваю Илюшку, отзываю в сторону и делюсь с ним своим планом.

— Молодец, ну молодец, Ванек! — кричит Илюшка. — И как ты только догадался!

На нас оглядываются, я делаю свирепое лицо, и Илюшка смущенно умолкает. Чуть было не проболтался! Вот и имей с таким дело. А вот и Лешка. Он, пожалуй, нам тоже пригодится.

Втроем мы незаметно сходим с дороги, бочком, бочком в кусты, а там по глубокой балке два километра до лесу. Что нам два километра! Тем более дорога на кордон знакома нам до самых маленьких кочек.

Кордон заброшен давно. Но дверь у него всегда на замке. Раньше мы, мальчишки, так и не решались сломать замок, открыть дверь и обследовать дом изнутри.

Осторожно подкрались к окну. Притихли, затаились. Ни звука, только ветер шуршит ветвями деревьев.

— Давай, — шепчет Илюшка и подставляет мне свою спину.

Я карабкаюсь на завалинку, поближе к окну. По дороге мы нашли подходящую железку, и я, ловко орудуя ею, разгибаю гвозди, прибитые вокруг рамы.

Один, другой, третий. Вдруг за окном что-то зашуршало, нет, пожалуй, чихнуло. Я ойкнул и чуть было не свалился на Илюшку с Лешкой.

— Скорее! — шепчет Лешка. Я отгибаю последний гвоздь, с трудом вытаскиваю стекло. Чувствую холодный пот на лбу. Это от испуга. Кажется, кто-то непонятный из тьмы дома вот-вот схватит за руку.

— Держи, — я протягиваю стекло Лешке, еле-еле сползаю вниз.

— Ты что дрожишь? — спрашивает Илюша. — Замерз?

— Айда домой быстрее.

Мы бросаемся прочь от кордона. Я впереди, за мной Илюшка, позади Лешка со стеклом. Оказывается, я еще и палец обрезал, сую его в рот и сосу, как маленький.

Дорога обратно кажется длиннее. Да и Лешка ноет — стекло неудобно нести. К тому же и разбить боится.

Наконец-то деревня! Еле-еле переводим дух. Я говорю ребятам:

— В доме кто-то есть. Я слышал шорох.

— Что ты сразу-то не сказал? Мы зашли бы и посмотрели. — Это петушится Лешка. Илюшка испуганно помалкивает.

Лешка — известный хвастун! Воображаю, как бы он скакал со стеклом по кочкам, если бы я рассказал о своих страхах там, у дома.

Вот и школа. Илюшка побежал за дядей Петром, а мы с Лешкой стали протирать стекло травой.

— Ну и ну, где же вы достали такое стекло? — удивился дядя Петр, вынимая из кармана стеклорез.

…Дома меня ожидал хороший нагоняй от мамы. Пристала, куда девался, где так долго пропадал. Что делать? Тупо молчать или рассказать все? И так и эдак — под горячую руку отдерет за вихры. Лучше уж помолчу. А я, оказывается, трус…

Мама у стола чистит картошку, а я пристроился рядом и загляделся на тусклый бледно-оранжевый огонек мигалки.

— Почисти фитиль, Ванек, — говорит мама, не поднимая головы. — Возьми иголку и почисти, только аккуратно, не как в прошлый раз.

Мне не хочется вставать с места, искать иголку, я так пригрелся у маминого бока, но возразить не решаюсь — мама в последнее время стала раздражительная, нарвешься на подзатыльник.

— Кому я сказала, — повторяет мама и строго смотрит на меня.

Я поднимаюсь, но тут с шумом распахивается дверь и влетает брат.

— Солдаты, солдаты приехали! — кричит он еще с порога.

— Какие еще солдаты? — не понимаю я.

Федя весело смеется, с сожалением глядя на меня — маленького и глупого младшего братишку.

— Свои, свои, Ванек. И много их как! — Он поворачивается и исчезает за дверью.

Я — следом, но мама хвать меня за рубашку.

— А ты куда собрался?

— Мам! — прошу я. — Ну, пусти, я тоже хочу, как Федька, на солдат посмотреть! Небось все ребята там.

— Не проси, не пущу, — сердится мама. — Неслух какой стал без отца!

Я молчком, глотая слезы от обиды, беру иголку.

В дверь постучали. Мы с мамой невольно переглянулись, Это еще что за чудеса? В деревне у нас не принято стучаться. Входи кто хочет — гостю всегда рады…

Опять стук. Я даже немного испугался. Молчим, ждем, что дальше будет.

Вдруг дверь отворяется и на пороге — солдаты! Настоящие! Один, другой, третий, четвертый! А сзади Федька, улыбается во весь рот.

— Здравствуйте, хозяева! — солдаты говорят по-русски. Мы с мамой с трудом их понимаем, а брат русский знает хорошо.

— Мам, они спрашивают, можно ли у нас переночевать. Просят соломы постелить им на пол.

Мама вскочила, засуетилась. Лицо ее зарумянилось, и улыбка на губах.

— Конечно, Феденька, можно, скажи им, не на соломе я их уложу — на перине! Садитесь, отдохните! Сейчас картошку сварю, чай вскипячу!

Мама возится у печки, а солдаты уселись за стол. Федька держится с ними запросто, как взрослый, о чем-то спрашивает по-русски. И все громко смеются. Мне даже завидно стало. Я забился в угол и глаз с них не свожу. Вдруг один, самый пожилой, лет тридцати, не меньше, поднимается и ко мне подходит.

Улыбка у него добрая, ласковая. Взял меня на руки и посадил на колени. А я прижался к нему, даже сам не знаю отчего, и чуть не разревелся — папку вспомнил. Не раз он меня так вот на колени сажал и вихры на затылке ерошил.