Григорий Луч - И мы солдаты...

Картошка и травяной чай всем очень понравились.

Солдаты угостили нас сахаром. Настоящим сахаром, белым, искрящимся, как снег в морозный день! С тех пор как началась война, мы ни разу не видели сахара.

Когда ужин кончился, мама собрала сахар в тряпочку и хотела вернуть солдатам, но те засмеялись и заговорили разом. Они сказали: «Ребятам надо сахар есть, скорей вырастут!» — перевел Федя.

Солдаты легли на пол и тут же уснули. Только тот, постарше, который меня на колени взял, достал бумагу из сумки и подсел к мигалке.

Я тоже остался за столом и украдкой рассматривал его — он мне очень понравился, казался совсем родным. Я загляделся и очень смутился, когда он неожиданно поднял голову и улыбнулся мне своей доброй улыбкой. Потом опять нагнулся к бумаге, а я и не заметил, как уснул.

Проснулся среди ночи на печи, рядом Федя посапывает, с другой стороны мама во сне вздыхает. В избе темно. Все спят. А утром открыл глаза — один я. Спрыгнул на пол — никого, изба пустая. И солдат нет, и мамы с братишкой. Куда же они все подевались? В окно посмотрел — на дворе ни души. Мне почему-то грустно стало: папку вспомнил. Как-то он там, на этом самом фронте? Отошел я от окна, на лавку присел, вдруг калитка стукнула. Дверь открылась — на пороге мама с Федей.

— Мама! — закричал я. — А где солдаты?

— Проводили, — сказал брат.

— А почему меня не разбудили?

— Так ты же спал, Ванек? — удивилась мама. — Вот и не стали тебя тревожить.

— Солдаты не любят сонуль! — засмеялся Федя.

— Сам ты сонная тетеря! — закричал я. — Вот подожди, в следующий раз они придут…

— Не будет следующего раза, сынок, — серьезно сказала мама. — Они на фронт поехали.

— А что здесь делали? — хнычу я.

— Здесь, в тылу, обучались военному делу, — вмешался Федя. — А теперь отправились бить фашистов.

— Чтоб им всем домой вернуться! — вздохнула мама. — Ну, хватит, быстро за стол — позавтракаем и в поле. Картошку копать.

— Федь, Федь, а кто у них главный командир?

— У кого ты на коленях сидел, с кем полуночничал, — улыбается мама. — Очень уж ты ему приглянулся. У него тоже сынок есть, тебе ровесник.

— Откуда ты знаешь, что он главный?

— Эх, ты, а еще солдатом хочешь быть! — засмеялся брат. — Разве не заметил знаки на шинели?

И правда, не заметил. Смотрел во все глаза, а главное-то и проглядел. Хотел я нагрубить Федьке за его обидный смех, но на этот раз сдержался. Хочешь быть солдатом — закаляй волю.

…На улице шум и суета. Опять всей деревней идем копать картошку. Во главе с бригадиром. В деревне бригадира все зовут «жена Григория». Потому что с начала войны работает бригадиром, вместо мужа. Взрослые ее уважают, а мы, ребята, побаиваемся.

По дороге в поле разговоры только о солдатах. Я начал было хвастаться, кто у нас ночевал, да Илюшка захохотал во все горло — оказывается, солдаты во всех домах были.

— Смотри, что они мне подарили, — говорит Илюшка и вынимает из кармана какую-то блестящую штуковину.

— Шашикалка! — объясняет важно. Лешка просто онемел от восторга.

Петька сказал со знанием дела:

— Зажигалка это. Зажги-ка!

Илюшка нажимает пальцем маленькое колесико, что-то щелкает, и вспыхивает маленькое голубое пламя.

Теперь и я немею, как Лешка. Ребята обступают счастливца плотным кольцом.

— Полезная вещь, печку можно затоплять. Не надо в золе угли искать, — говорит кто-то.

— Вот и я так думаю, — протискивается вперед Петька. — Знаешь, меня вчера мама послала за спичками, всю улицу обошел, не нашел — так и пили холодный чай — печку разжечь нечем было. Знал бы, к тебе прибежал!

— Илюш! Иди-ка сюда, костер потух! — зовет его мать.

Илюшка в окружении ребят не спеша подходит, подносит зажигалку к костру, и вот уже оранжевые огоньки побежали во все стороны.

Ребята протягивают руки к огню, греются.

…Представилось — мы солдаты, перед боем греемся у костра. Здорово! Не хочется уходить прочь, но дело есть дело, и мы разбредаемся к своим. Сегодня мы работаем втроем — я, мама и Федя. С братом веселее, и работа двигается быстрее. Теперь уж мама отстает от нас. Просит — отдохнем, сынки!

— Ты, мама, отдыхай! — говорит Федя взрослым голосом. — А мы пока не устали, правда, Ванек?

— Конечно! — кричу я, хотя спина у меня порядком ноет, да и пальцы не гнутся от холода. Но признаваться в этом Феде почему-то не хочется. Оглядываюсь. Кругом горят костры. Сегодня все их развели от солдатской зажигалки. Может, поэтому и работа у всех сегодня спорится. Возы с картошкой знай снуют туда-сюда — на поле пустые, к шоссе полные. На переднем знамя. На красном полотнище слова: «Все для фронта».

Возвращаемся в сумерках. Мама и Федя идут впереди, говорят о чем-то вполголоса. Меня, как всегда, в свои разговоры не пускают. Считают маленьким. Мама с Федей советуется, как бывало с папой до войны. Хорошо быть старшим братом! И мама тебя за равного считает, и младшим братом можно помыкать! Даже и за вихры дернуть разрешается! Ну, ничего, у маленьких — свои преимущества.

— Алешка, Илюш! — кричу я. Верные мои друзья тут как тут.

— Айда на кордон! Проверим, кто там прячется. Может, шпион какой-нибудь?

У Лешки сразу вытягивается лицо, и он начинает внимательно, слишком внимательно рассматривать мое ухо. Чего он там нашел?

Илюшка что-то мямлит. Конечно, не хочется рисковать жизнью, имея такую настоящую солдатскую зажигалку. Но мне терять нечего, и я говорю:

— Ну, как хотите, обойдусь без вас.

Иду быстро, не оглядываюсь. Неужели струсили? Слышу за собой торопливые шаги.

— Ванек, Ванек, подожди, и мы с тобой!

…Долго, крадучись ходим вокруг дома. По спине ползет неприятный холодок. От страха. Собственные лица в сумерках кажутся какими-то белесыми, безглазыми, совсем чужими.

— Может… домой? — шепчет Лешка.

Я грожу ему кулаком. Трус несчастный!

Илюшка молчит, как воды в рот набрал.

— Теперь надо в окно заглянуть! — говорю я.

— А кто заглянет? — шепчет опять Лешки.

— Чур, не я.

— Я.

Илюшка с Лешкой опять подсаживают меня, голова моя у самого окна, того самого, без стекла. А вдруг сейчас высунется рука и схватит меня за вихры. Мурашки побежали по спине.

— Ой, — не выдерживаю я и шарахаюсь от окна. В ту же минуту оказываюсь на земле.

Илюшка с Лешкой мчатся к лесу наперегонки. Бросили меня и удирают во все лопатки. Ну и храбрецы! Вдруг мне становится весело — страха как не бывало. Я снова у окна, подтягиваюсь на руках, вцепившись крепко за рамы, заглядываю в дом.

— Эй, — кричу я, — выходи, кто тут есть! Нас много! Мы тебя не боимся. — В ответ ни звука. В доме темно, пусто, холодно.

Я легко спрыгиваю вниз. Еще раз оглядываюсь на темные окна и не спеша по знакомой тропинке иду к опушке. У большого дуба стоят мои друзья.