Григорий Луч - И мы солдаты...

Василий Архипович похвалил нас:

— Теперь вы молодцы, ловко провели врага!

— Хитрые, как лисицы! — подмигнул я Саньке.

Идет четвертое военное лето. Как долго мы не видели папу, да и не мы одни, пока еще никто из фронтовиков не возвратился домой. Кто ранен, кто воюет, есть и пропавшие без вести. Пришли в деревню и похоронки. Но в последнее время больше писем от раненых, из госпиталей, чем сообщений о погибших. Гонят, гонят наши фашистов, уж теперь-то скоро конец. А значит, и папа снова будет с нами!

Я лежу на спине, надо мной высокое ночное небо. Бегут по небу темные тучи, то и дело закрывают светлый серпик луны, и кажется, что это луна скользит по небу, спешит, торопится.

— Федь, смотри-ка, луна бежит, — говорю я.

— Это только кажется, — бормочет брат. — Не мешай спать. — Голос у него какой-то странный и совсем не сонный.

— Федь, а ты тоже не спишь? Слышишь, как перепел поет? — Я приподнимаюсь осторожно, но снопы, на которых мы устроились, громко хрустят. Ночь теплая, тихая. Ну, как тут уснешь! И перепел вовсю заливается.

— Пет-пел-дек! Пет-пел-дек! Ему тоже не спится. Интересно, о чем он поет?

Накрываю голову пиджаком, крепко зажмуриваю глаза, но сон не идет.

— Федь, а Федь, давай о папе говорить! — прошу я. — Говорят, наши здорово шпарят немчуру! И папа, наверное, поддает им из автомата.

Брат — ни звука. А я ведь знаю, что не спит, только делает вид, чтобы я угомонился.

— Федь! — пристаю опять. — Как разобьем фашистов, так и кончится война?

— Спи, тебе говорят.

— Я папу хочу скорей увидеть. А ты?

Брат с головой накрывается полой армяка. Я крепко прижимаюсь к его спине, закрываю глаза. Перепел наконец-то замолчал. Уже сквозь сон слышу, как Федя вздыхает тяжело, и кажется, нет, мне это, конечно, только кажется, хлюпает носом, спина его вздрагивает.

— Федь, ты что? — вскакиваю я, хочу заглянуть ему в лицо. Сна как не бывало. Что это с ним случилось? Может, заболел? Но тут раздается недовольный шепот тетки Христины:

— Перестань, Ванек. Сам не спишь и нам мешаешь.

Я укладываюсь на свое место. Прижимаюсь к брату, прислушиваюсь к его дыханию. Кажется, спит. Напрасно я встревожился. Чего только ночью не почудится!

Нас здесь много, почти вся бригада. Правда, почти все взрослые ушли домой, в деревню, а мы, ребята, ночуем в поле, на снопах. Тетя Христина тоже осталась с нами — живет она одна, домашних дел у нее мало. Оказывается, и она не спит. Наверное, лежит и о дяде Миколе думает. А дядя Микола пишет часто и даже Пашке прислал письмо, беспокоится, как он со стадом управляется. И не зря беспокоится. Всем сейчас плохо, и коровам тоже. Худющие стали, кожа да кости, и молока мало дают. Этой зимой они совсем обессилели — некоторые даже не могли сами подняться. Правда, летом получше. Пашка очень старается, недавно запустил их на луга. Ну, потом ему за это в правлении влетело. Председатель очень ругался: летом все скормим, чем зимой будем кормить!

Пашка хотел даже дяде Миколе написать, пожаловаться, но мы его отговорили — зачем расстраивать фронтовика!

Я сам не заметил, как уснул, а разбудил меня голос тети Христины:

— А ну, работники, вставайте. Не ленитесь!

Вскочили, как встрепанные, и в овраг, к ручейку. Вода в ручейке холодная и прозрачная. Ополоснешь лицо — весь сон убежит. Брызгаемся, хохочем. Лешке, как всегда, попадает больше всех, промок с головы до пяток. Обратно идем по колючей стерне, но никто не хнычет, привыкли. Ступни ног затвердели за лето — еще бы! Только босиком и бегаем.

Все разбрелись по полю — на каждую семью отмерили участки. Заискрились на солнышке серпы. Отовсюду слышишь — вжик-вжик, вжик-вжик. Это острый серп срезает спелую рожь. Мама жнет левой рукой. Да так красиво, быстро — залюбуешься. А еще левша! Никто за ней не успевает, даже ловкая тетя Христина. А уж мы с братом и подавно. Я все поглядываю на дорогу — пора бы уж и тете Анне приехать! Она привозит нам завтрак. Интересно, чем сегодня накормит?

— Едет, едет! — кричит кто-то с соседнего участка.

Втыкаем серпы в снопы, хватаем миски и бегом к повозке. Я впереди, за мной Федор. Мы работаем ближе всех к дороге. Окружили повозку.

— Тетя, чем кормить будешь?

— Суп с галушками! Галушки большие — сыты будете!

— Ура! Суп с галушками! — кричат ребята и подставляют свои миски.

Тетя Анна сняла крышку с большого чана, размешала половником суп и стала разливать. Каждый получил по одной галушке, а галушка — с мамину ладонь!

— Ешьте, ешьте, ребята, на работе все равны, — ласково улыбается тетя Анна.

Галушки из гороховой муки кажутся необыкновенно вкусными. Так бы и ел только их. Мама говорит, что это от свежего воздуха и еще потому, что хорошо поработали. Ко мне подошел бригадир:

— Ванек, сегодня опять будем полевую газету делать. Ты нарисуй, а я подпишу. Получишь за это полтрудодня.

— Нарисуй, сынок, лодырей, чтоб от стыда сгорели, — засмеялась бабка Мархва.

Прошлый раз ей газета уж очень понравилась. Я нарисовал тетку Василису — высокие желтые колосья вели ее под руку в правление. Конечно, это я не сам придумал, а бригадир подсказал. Вышло смешно и очень похоже. Все очень смеялись, даже сама тетя Василиса.

Я отдал серп брату и шагаю за бригадиром по полю. Бригадир смотрит, кто как работает.

Санька кричит мне со своего участка:

— Попробуй только меня нарисовать!

Бригадир смеется:

— Зря не нарисуем. У вас как будто все в порядке.

Подходим к самому дальнему участку. Здесь работает Таня с матерью. Таня — наша соседка, кроме того, мы с ней учимся в одном классе. Откровенно говоря, она мне давно нравится, еще с прошлого года. Может, поэтому я не смотрю на нее, не разговариваю с ней, только всякий раз краснею, как последний дурак.

А недавно случилось вот что: мы с Таней начали переписываться. Не по почте, а просто при встрече суем письма друг другу в карман. Я пишу коротко — что сделал за день, с кем и из-за чего подрался, конечно, привираю немножко, словом, стараюсь показаться героем. Ну и, разумеется, намекаю на свои чувства, но не очень, а то еще нос задерет. Девчонки такие!

Таня в ответ мне пишет о себе, про свои горести и радости.

В школе мы не смотрим друг на друга, никто и не догадывается о переписке — это наша тайна.

…Я хочу скорее проскочить мимо тети Лизук — Таниной матери, но бригадир, как назло, вступает с ней в перепалку.

— Лизук, у тебя совесть есть? Срезаешь колосья. Высоко берешь. Зима все сожрет, соломы много понадобится! Каждое зерно — хлеб. Хлеб нужен фронту. И убрать его надо без потерь.

С тетей Лизук лучше не связываться: такого наговорит. Пока она препиралась с бригадиром, я скорей в другую сторону повернул. В спешке наступил на чернобыльник, разбередил ногу до крови. Хорошо, что мама сунула мне в карман растертый чертов палец. Посыпал на рану, кровь сразу перестала течь.