Григорий Луч - И мы солдаты...

— Мама! А ты плакала! Видишь, как все хорошо получилось.

— Дурачок! Жил бы дома, ан нет, — причитает мама, а мне уже досадно — почему в нашей школе нет ни автомата, ни пулемета? Одна винтовка и то старенькая-престаренькая…

— Прочти-ка, сынок, еще раз, о каком ахтумате и пелемете он пишет? — просит мама.

С радостью перечитываю письмо.

— Все стреляют, как бы в него не попали, — вздыхает мама.

Я смеюсь.

— Не попадут! Мы в школе тоже стреляли в мишень. Только никак я не попаду в десятку. Эх, автомат бы!..

— Вот я сейчас покажу тебе ахтумат! — ругается мама. — И этот туда же, за старшим лезет!

Мама совсем расстроилась и с досады меня за вихры дернула — это она умеет. Теперь мне частенько от нее достается.

— Мама! А когда мы Феде ответ напишем?

— Ты не забыл, что тебе сегодня на току дежурить? Вернешься, и напишем.

Выбегаю из дома. Ток — рядом с деревней. Хромой дядя Петр уже ждет меня.

— Опаздываешь, Ванек, не годится, — ворчит он. — Дежуришь до полуночи, а потом и я подойду.

— Не впервой!

— Не впервой — это верно, а вот к своим обязанностям надо относиться серьезно.

— Ладно, ладно, дядя Петр. Не беспокойся, никакой скотины не подпущу.

— Скотина на четырех ногах, а ты за двуногой приглядывай! Помни, охранять ток — все равно что охранять границу. — Дядя Петр заковылял к воротам.

Очень ответственный человек наш дядя Петр. И днем и ночью ток сторожит, когда только спать и есть успевает! Я у него в помощниках уже второй месяц. Трудно поначалу мне приходилось: сон одолевал. Дядя Петр то фуражку спрячет, то лапти развяжет. Просыпаюсь — он надо мной потешается.

— Боюсь, как бы моего помощника не украли. Двойная забота у меня теперь — и зерно сторожить, и за тобой присматривать!

Ему смех, а мне — стыд. Научил-таки уму-разуму. Привык я к своим обязанностям охранника. Теперь я стал выслеживать, когда дядя Петр задремлет на посту. Хотел отплатить за свои обиды. Посмотрим, будет ли он смеяться, если я у него палку спрячу.

Как-то пришел на дежурство пораньше. Вижу, сидит мой начальник под навесом и носом клюет. Шапка мохнатая — он ее и зимой и летом носит — того и гляди с головы упадет. Обрадовался я, затаился и жду, что дальше будет.

Сейчас, думаю, теперь уж я над тобой подшучу! Потихоньку подкрадываюсь к нему, вот уже и руку к палке протянул. Сделал один шаг — солома чуть-чуть зашуршала под ногами, я затаил дыхание, немножко даже испугался — дядя Петр человек горячий. Огреет спросонья палкой по спине!

— Кто там, выходи! — кричит дядя Петр бодро и весело, как будто и не он только что клевал носом.

— Это я, Ванек, — говорю, а сам готов лопнуть от досады.

Так я его до сих пор и не застал врасплох, но надежды не теряю на счастливый случай.

…Дядя Петр ушел, а я остался один. Мысли разные полезли в голову. Папу вспомнил, Федю… Достал из кармана письмо, перечитал, подумал почему-то: что же он о пистолете своем ничего не пишет, может, потерял в дороге? Лучше бы мне оставил, пригодился бы сейчас.

«Му-у», — послышалось из-за скирды. Я бросился туда. Опять теленок с овцами пожаловал. Кричу, машу палкой, гоню к околице деревни. Овцы недовольно блеют, наверное, ругают глупого теленка. Загоняю скотину в деревню, да разве за ней усмотришь? Ворота свалились, столбы сгнили: некому ремонтировать.

Возвращаюсь обратно. Прохаживаюсь по току — все ли в порядке? Под навесом в углу полные мешки зерна. Пятьдесят штук. На другом конце большая куча обмолоченного зерна. Его никто не взвешивал. Охраннику верят, не сдают ему по пудам. Вот, оказывается, какое богатство мне доверяют! Меня распирает законная гордость, с трудом удерживаюсь, чтобы не запеть.

Интересно, можно сторожам петь? Воров пугать? Надо будет спросить у дяди Петра. Нет, пожалуй, не стоит, засмеет.

Солнце скрывается за дальним лесом, и незаметно темнеет. От вечерней прохлады зябко. Надеваю фуфайку и фуражку. Зарядка тоже не помешает. Прыгаю, бегаю, потом усаживаюсь на мешок. Глаза начинают слипаться. Я снова делаю разминку, и так несколько раз. Хожу вокруг тока, насвистываю. За деревней еще один ток. Второй бригады. Его тоже до полуночи охраняют мальчишки. Оттуда доносится звонкий голос Лешки, поет песню. Солдатскую. Хорошо поет. А я не решился…

Луна взошла, сразу стало светлее и веселее. Теперь нас уже двое — я и моя тень. Медленно прохаживаюсь. Опять вспомнил папу. Он погиб у города Белгорода. Неужели правда? Нет, не мог погибнуть мой папа. Это какая-то ошибка. И мама и Федя в душе надеются, что похоронка — ошибка.

Опять устраиваюсь на мешке. Разве утащишь эти снопы со скирды. Мешки — другое дело. За ними надо смотреть в оба, как говорит дядя Петр. В случае чего надо поднимать народ, всю деревню. В углу висит отрезок рельса. По утрам он созывает народ на работу. В другое время — оповещает о беде, пожаре например.

Глаза опять начинают слипаться, а вставать не хочется — набегался вокруг тока. Вдруг вижу, а может, это мне кажется, у навеса скользнула какая-то тень. Остановилась. Пропала. Нет, скорее всего, присела у кучи зерна.

Сна как не бывало. Сердце замолотило, а ноги одеревенели от страха. Ну, и сторож! Крикнуть — и к рельсу, заколотить палкой изо всех сил — вот что надо делать, а не стоять, раскрыв рот.

«А может, это кто-нибудь из правления меня проверяет», — успокаиваю себя. Дежурные всю ночь ходят по фермам и токам.

— Кто там? — спрашиваю хриплым шепотом.

В ответ — молчание.

— Кто там? — смелею. — Отвечай!

Молчание. Может, это собака забежала?

Я медленно подхожу. Ближе, еще ближе. Спиной ко мне сидит женщина. Наклонилась и что-то делает с зерном. Набирает в мешок.

— Брось мешок! — кричу во весь голос.

— Тише, Ванек, тише! Ну, что расшумелся? Никто не заметит, вон тут сколько! — с мольбой в голосе шепчет женщина.

Голос знакомый. Тетя Лизук, Танина мать.

— Брось мешок! — говорю и сам пугаюсь своего дрожащего, испуганного голоса.

— Ванек, не говори никому, узнают все — стыда не оберешься! Я вот только один мешочек — половину твоей матери.

— Да разве мама возьмет краденое зерно! Положите на место. Я сейчас тревогу подниму!

Тетя Лизук что-то бормочет, но не поднимается с места.

Я бегу к рельсу. Хватаю палку, но не успеваю — тетя Лизук кидается ко мне, вырывает палку и изо всей силы бьет меня по спине.

Злость, обида, боль охватывают меня. Я воплю что есть мочи. Неожиданно совсем рядом голоса.

— Что случилось, Ванек? — Из темноты на лунной дорожке появились дядя Петр и Костя — секретарь комсомольской организации.

— Ну, что здесь происходило? А ты, Лизук, как сюда попала?

Я рассказал всю правду. Тетя Лизук только ворчала, но отвертеться не могла — главная улика, мешок, лежал на виду. Ее отпустили домой — сказали, что завтра утром правление с ней разберется.