Дмитрий Вишневский - Рассказы о большом мире

Сейчас я есть, а через три часа меня не будет.

Совсем не будет.

Я превращусь в то, что принято считать неживым, хотя, наверное, во мне ещё некоторое время покопошится всяческая жизнь. Маяковский её, помнится, любил.

Кто-то становится гнилью, кто-то землёй, кто-то прахом. А я стану космическим мусором. Буду летать себе среди астероидов и в ус не дуть. И не будет мне ни больно, ни страшно. И не буду я выплакивать глаза, глядя на мёртвую неё. Не буду обнимая холодное тело шептать, что так нельзя – я должен был умереть раньше, мы же договаривались... Морщинки в уголках глаз, родная моя девочка... Моя малышка. Семьдесят два года – разве это возраст? Доживи до моих седин, крашеная брюнетка, а потом говори...

Я даже как-то устал кружиться. Красиво, конечно, но устал. Если представить, что я не умру менее, чем через три часа, то должно быть я всё же скоро загнусь со скуки. Но перед тем сойду с ума.

Какой ужас эта фиксация. Даже если это чистый кайф. Даже если кругом красота. Даже если поначалу всё распрекрасно просто. Это ужас. Проходит время – а человеческой биологии плевать на то, есть оно в действительности или нет – и всё становится постылым. Не сразу.

АХ-РЕ-НЕТЬ.

Вау, класс.

Офигенно всё-таки.

Блин, как же красиво!

Здесь красиво.

Да, вполне миленько.

Симпатично, согласен.

Я бы сменил обстановку.

Наскучило, честно.

Да раздражает уже.

Аааааа! Бесит!

Какой кошмар, я могу избавиться от этого дерьма или этот ваш грёбаный рай – действительно бесконечен?!

Не надо мне Эдемов ваших! Я не могу жрать фрукты тысячи тысяч тысяч лет, даже если это всего лишь метафора!

Это не жизнь после смерти.

Это работа в офисе.

Тик-так, я на рабочем месте, тик-так, я изучаю почту, тик-так, я что-то тараторю в трубку, тик-так, сколько там осталось до обеда?

Бесконечность – это страшно, если наполнять её человеческими представлениями о жизни.

Загробная бесконечная одинаковая жизнь.

Вы в раю. Наш рай – это пансионат с полным пансионом. Наш рай – это олл инклюзив. Вам будет одинаково хорошо. Вы заслужили. Вы прожили кратчайшую, мотыльковую жизнюшку и наш добрый и всемогущий ОН (который вообще-то не он, но пусть мужчины думают, что он – он, пусть тешат своё самолюбие) награждает вас одинаковой жизнью после смерти.

Бесконечной.

Вы теперь навсегда зафиксированы в одном и том же.

Представляете, как вам повезло?

Чем хорош космос, так это тем, что здесь никому ни до кого нет дела. Пространства столь огромны, что только неучи считают, что это что-то вроде расстояния между двумя садовыми участками, надо только велик найти.

Меня крутит, меня вращает, я растопыриваю пальцы и смотрю на перчатки скафандра.

Такое впечатление, что звенит в ушах. Вроде перестало и вот снова.

А что там может звенеть? Это просто иллюзия, аудиальная иллюзия. Мой вестибюлярный аппарат укрылся одеялом, приказав не будить. В нём больше нет нужды.

Какой большой мир... Как много огоньков...

Стоя на берегу Адриатики я смотрю на неё, облокотившуюся на бортик веранды. Мы пьём отличное “Кьянти”, и в руках она держит бокал. Смотрит на море, бликующее в лунном свете, на множество звёзд в тёмно-синем небе, а ветер колышет её волосы и до меня доносится эта уютная смесь запахов моря и фруктового шампуня. А вокруг так много огоньков... Ривьера...

Как быстро прожили мы нашу с тобой жизнь, малышка. Одну на двоих. Я считал раньше, что у нас две разные жизни, а оказалось, что после того, как я убаюкал тебя, я тоже умер. Мне не страшно перестать дышать, девочка, мне только хочется и там тоже... ну там... где-нибудь... снова встретить тебя такую красивую... такую улыбчивую... только-только вступившую в пору зрелости.. любимую мою женщину.... и может быть нам разрешат там потанцевать... как думаешь?

Я, пожалуй, открою шлем сейчас. Надоело мне ждать. Этот полёт прекрасен, но я правда устал от него.

Может я просто не столь свободолюбив, как ты... Ты, наверное, летела бы до конца...

А знаешь, я бы сейчас с удовольствием выпил бы пива.... Классно было бы. Лечу себе, значит, в космосе, смотрю на мелькающие мимо звёзды и пью себе “Хайнекен” какой-нибудь... А потом, когда настроение станет получше, говорю так пафосно: “Эгей, земляне! На правах рекламы. Я тут решил выпить пивка перед тем, как стать космическим мусором. Так вот, вы даже себе и представить не можете – как это классно – болтаться в этой бездне пространства, в этом огромном космосе, глядеть на звёзды под собой и пить себе пиво”.

Ну, да ладно. Хватит, пожалуй. Устал я.

Привет, космос. И пока.

1 ч. 42 м.

Просто нажми на кнопку. Просто нажми сюда. Вот так... моло...

11.10.17

Мне дали табличек

Когда я выпал из мокрого чрева на горячий слепящий песок, это толчёное стекло планеты, первое, что понял, открыв глаза, что в мире много голых извивающихся тел подобных мне. Целые кучи, на вершинах которых барахтались неофиты приобретённой парадигмы идеалистического материализма.

Тела скользили, блестели потом, ссыпались вниз, хаотично, шумно, цепляясь конечностями друг за друга. Вставая, отряхивались, тёрли грязными руками глаза и всматривались вдаль – в этой пустыне смыслов кроме тел всюду лежали огромные кучи дощечек. Рядом с каждой кучкой стояло тело, внешне куда более уверенное, чем вся эта копошащаяся братия, что окружала меня со всех сторон. У тела висела на шее такая дощечка, местами испачканая чёрными кривыми полосами.

Как я заметил, тела теряли суетность и обретали подобие покоя тогда, когда выстаивали очереди к этим кучам с дощечками и коммуницировали с телом, с шеи которого свисала испачканная чёрным дощечка. Завидев, что все пошли – и я пошёл. Всё равно нужно было что-то делать. Я и пошёл.

Я встал в очередь, я стоял под солнцем. Влажный от пота, весь в песчинках я развлекался тем, что рассматривал отпечатки своих ног, затем ногами же засыпал их песком и делал новые, позволяя ветру смягчать их края.

- Простите, вы последний?

Я оглянулся.

За мной стояло длинноволосое тело, весьма нежно созданное, с мягкими округлыми линиями и не такой грубой кожей, как у меня. Тело улыбалось, но в глазах его сквозил испуг.

- Не знаю, – ответил я и пожал плечами. – Должно быть.

- Тогда можно я встану за вами?

Мне это польстило.

- Конечно, – ответил я.

Испуг в глазах длинноволосого тела исчез, взгляд стал даже немного задорным.

- Мне хорошо с вами, – сказало оно. – Это прекрасно, что можно вот так просто стоять за вами и ни о чём не думать.

- Совсем ни о чём? – спросил я.

- Нет, не совсем. Я думаю, что мне хорошо и... спокойно.

Я не мог похвастаться тем же, но почувствовал, что если длинноволосому телу станет неспокойно, то мне станет хуже, чем сейчас, а значит, нужно было продолжать делать так, как я уже принялся делать. Стоять в очереди.