Дмитрий Вишневский - Рассказы о большом мире

Я повторяю вопрос.

Он показывает рукой за мою спину и двигается в ту же сторону, не дожидаясь ответа.

Благодарю и иду вслед за ним.

Поют птицы.

Я захожу в круглосуточный супермаркет, миную сонного охранника. Вынимаю из ряда тележек одну и прохожу в зал, туда, где на витринах красуются фрукты. Срываю несколько пакетов и постепенно, не спеша, заполняю их.

Мандарины с ярко-оранжевой кожицей, рубиновый виноград с немного стёртым сероватым налётом на ягодах, зелёные в белую точечку яблоки, мягкие груши, жёлтые с коричневыми пятнышками бананы, клубника в пластиковой упаковке.

По очереди отдаю все эти пакеты сонной толстой девушке с азиатской внешностью. Тут все сонные.

После того, как на каждом пакетике, тщательно завязанным на два узла, появляется белый ярлычок-наклейка, благодарю, и иду вдоль рядов, толкая перед собой тележку.

Беру с полки взбитые сливки в металлическом флаконе.

Иду на кассу.

Прохожу мимо витрины с алкоголем. Останавливаюсь, рассматривая коньяк.

Кладу в тележку маленькую бутылочку пятизвёздочного.

На кассе сонная девушка. Я не удивлён.

Он приветственно кивает, официально здоровается, изображает улыбку и начинает методично брать с ленты пакеты и прислонять их штрих кодом к аппарату.

Пип. Пип. Пип. Пип.

Девушка спрашивает, нужен ли мне пакет.

Я киваю и беру со стойки пакетик с растворимым кофе. Три в одном. Гадость, но турки у неё всё равно нет.

Можно и в кастрюльке, знаю. Знаю, но не хочу.

Называю марку сигарет. Девушка вытягивает руку, снимает пачку с полки, и я думаю о том, что ей наплевать, как она выглядит. Всё, что её волнует – рабочее время. Тут она не считает себя человеком. И очень хочет, чтобы уже был вечер и её, наконец, сменили.

Я расплачиваюсь, благодарю, и забираю пакет.

В огромном помещении почти никого нет. Персонал и пара посетителей. Я прохожу мимо терминалов для оплаты телефонов, Интернета и прочего, и слышу гулкие звуки своих шагов.

Рядом с супермаркетом цветочный ларёк.

Открываю дверь, и она звенит колокольчиком.

Цветочница устанавливает огромный букет белых роз в ведро. Завидев меня, радуется, как подарку на день рождения.

Я осматриваюсь. Интересуюсь, есть ли свежие розы. Мне плевать, насколько это банально. Розы, по моему мнению, самые красивые цветы на свете. И даже не в том дело, что нераскрывшиеся бутоны порой напоминают вульвы, а в том, что их красота не требует одобрения. Сказать, что розы некрасивы, может только дурак с отсутствием вкуса.

Цветочница предлагает мне готовые букеты. Там, где кроме роз ещё много других цветов. Я смотрю на неё, как на идиотку.

Она всё понимает и подходит к вёдрам. Показывает на два. Белые, что только что установила и бордовые, рядом.

Я спрашиваю разрешения потрогать. Она кивает.

Аккуратно сжимаю бутоны пальцами. Осязаемая нежность.

Указываю на бордовые, прошу пятнадцать штук. Мы вместе выбираем цветы. Продавщица довольна – утро началось хорошо.

Она спрашивает, нужна ли веточка аспарагуса. Может гипсофилы или гиперикума? Соглашаюсь на аспарагус. Прошу завернуть в прозрачный целлофан и подобрать ленточку под цвет роз.

Рассчитываюсь и выхожу. Выгляжу придурковато. Помятый, небритый, с пакетом в одной руке и букетом в другой.

Ярко светит утреннее солнце. Летом оно нежное только с утра. Ну ещё и вечером, но там уже с оттенком грусти.

Возвращаюсь назад.

Захожу под арку, в тень двора, в его прохладу.

Прислоняю её ключ к домофону и думаю о том, что писк в квартире может её разбудить.

Поднимаюсь на лифте. Жжёные кнопки, начертанные рядом номера чёрным фломастером, сорванные объявления.

Открываю дверь квартиры. Заглядываю в комнату. Она спит. Раскрылась, обнажив грудь.

Розовые соски совсем не такие, как ночью. Скромные, малозаметные, совсем не торчат.

На красивую спящую женщину можно смотреть долго. У меня же дела.

Разуваюсь, мою руки и, стараясь не шуршать пакетом, прохожу на кухню.

На столе пепельница и два бокала. На полу рядом пустая бутылка. Ночью в ней было игристое вино.

В раковине несколько грязных тарелок.

Отодвигаю штору, и в кухню врывается солнечный свет.

Нажимаю на кнопку чайника. Мою посуду, протираю губкой стол.

Высыпаю в чашку порошок, заливаю кипятком. Задумчиво помешиваю ложечкой, постукивая о фарфоровые стенки. Закуриваю.

Дым мягко стелется в воздухе, от сигареты стремительно поднимается мышино-серая струйка.

От меня пахнет парфюмом, перегаром, кофе и сигаретами. Парфюм французский, кофе (кофе ли?) американский, сигареты отечественные, хоть и «подконтрольные», ну а перегар собственного изготовления.

Давлю бычок в пепельнице, но он, собака, всё равно продолжает дымить. Я настаиваю. Он сдаётся и тухнет.

Коньяк оставляю на потом.

Я мою фрукты, тщательно, словно они грязные.

Снимаю с полки супницу и заполняю её ароматными фруктовыми кусочками, вперемешку с ягодами. Обливаю сверху взбитыми сливками, сочиняя белоснежную башню.

Несу в комнату, ставлю на прикроватный столик. Рядом кладу букет.

Наклоняюсь к ней. Она потрясающе пахнет.

Она пахнет намного лучше, чем эти фрукты и эти розы. Она пахнет самым прекрасным созданием на свете.

Осторожно целую её. Она постанывает, затем открывает глаза и тут же щурится.

Доброе утро, говорю я.

Доброе, отвечает она и улыбается. Она очень красиво это делает.

Замечает десерт и цветы. Улыбается шире, словно девчонка, что получила долгожданную пятёрку по алгебре, мурлычет и благодарит. Затем по-кошачьи потягивается. Безумно сексуально, тем паче, что она действительно красива.

Ей приятно, я это знаю.

Она не съест этот десерт, лишь опробует, а после, войдя во вкус, осилит ещё немного.

Я принесу ей чай.

Мы займёмся сексом.

Она будет медленно раскрываться, как бутоны этих роз после, а затем испугается собственного оргазма, встретив его бесполезным сопротивлением. Она вытянется пружиной, согнётся и сожмёт меня бёдрами. Будет стонать и просить ещё. И мы задержимся в постели ещё на некоторое время.

А потом я уйду.

И, наверное, никогда не вернусь.

Никогда не стану её мужчиной в том смысле, который женщины закладывают в это нехитрое словосочетание.

И вовсе не потому что я мерзавец, хотя, пожалуй, это так.

И не потому, что мне на неё наплевать. Она надолго задержится в моей памяти.

И даже не потому, что я не всегда бываю нежным, страстным, заботливым и обходительным.

Нет.

Просто я давно уже отпетый холостяк.

Я боюсь испортить эти мгновения, эти ночи и утра, пошлой бытовухой.

Я не хочу, чтобы она стирала мои носки в стиральной машине и видела меня злобным или неряшливым.

Я не хочу, чтобы она привнесла уют в мою берлогу, потому что это моя берлога. Моя и ничья больше.