Александр Сердюк - Порог дома твоего

— Свои, — произнес он отчетливо и с радостной ноткой в голосе. — И своих ищем.

— Каких своих? Судя по вашим мундирам…

— По нашим? — «Лейтенант» сдержанно хохотнул. — Но вы по ним и не судили. И слава богу… Не будем зря терять времени. В этих дебрях много наших?

— Я не знаю, много ли, но есть. Бои были жаркие, из «котлов» удалось вырваться лишь счастливчикам, — уклончиво ответил Авдонин. — Вас интересует кто-либо конкретно?

— Да.

— Кто именно?

Пауза — долгая, томительная.

— Один гауптман.

— Гауптманов в этом лесу на пальцах не сосчитать. Если хотите, чтоб я помог вам, будьте откровенны.

— Шустер.

— Это уже другое дело, — проговорил Авдонин, постепенно освоившись с обстановкой. А поначалу эта встреча вызвала в нем ощущение чего-то нереального, созданного лишь силой воображения. Трудно было поверить, что она предопределена заранее, кем-то тонко и точно рассчитана. — Если вам нужен гауптман Шустер, пойдете с нами, — добавил он. — В целях предосторожности прошу сдать оружие. Личное и строжайшее указание гауптмана.

Только теперь из кустов вышел Опара. Он приблизился к офицеру и, осмелившись сказать «битте», протянул руку к его кобуре. Тот не сопротивлялся. Более того, по собственной инициативе извлек из потайного кармана еще и крошечный браунинг, решив, что скрывать его опасно.

— Все? — спросил Авдонин. — Предупреждаю: господин гауптман наказывал нам строжайше…

— Все, все, господин унтер-офицер, — поспешил заверить «лейтенант».

Его спутник, радист, имел при себе револьвер. Опара, провернув пальцами барабан, высыпал на ладонь все семь патронов. Револьвер сунул за парусиновый ремень.

— Гауптман находится примерно в километре отсюда, — сказал после этого Авдонин, и «лейтенант» кивнул головой. — В пути прошу соблюдать максимум осторожности, шагать бесшумно, не разговаривать.

Опара встал на тропу первым, за ним — «лейтенант». Расправив под лямками вещмешка свои крепкие, широкие плечи, тот с выражением покорности и угодливости на лице поглядывал на унтер-офицера, дожидаясь его команды. Когда тронулись с места, он зашагал с завидной легкостью. Опара чувствовал за спиной его нешумное дыхание и мягкие, по-охотничьи осторожные шаги. Незаметно меняя темп, ефрейтор все время старался держать парашютиста на безопасной дистанции: если тот в какой-то миг и попытается напасть на сопровождающего или же юркнуть в кусты, Опара успеет принять нужные меры. Но судя по тому, как естественно, натурально, без подозрений прошла их встреча и с какой готовностью курьер и радист сдали оружие, в пути ничего не должно приключиться, даже в тех немногих местах, которые ефрейтор считал наиболее опасными.

Благополучно проследовали холм с густой порослью молодого сосняка, перебрались по настилу через болото. Но когда в просветах между стволами редеющих сосен уже завиднелась поляна, ефрейтор допустил оплошность. Он опять, как и вчера, только с еще большим захватом поддел носком прочное узловатое корневище.

— Ух, черт! — выругался Опара, потеряв равновесие и едва не растянувшись.

Все сбились с шага. Авдонин зычно крикнул что-то по-немецки. Подобные слова ефрейтор слышал впервые и потому их смысл до него не дошел. «Лейтенант» на время затих, словно перестал дышать. Был, наверное, момент; когда он даже приостановился, потому что вдруг резко прозвучало авдонинское «Шнель!» Слово это Опара знал, он и сам невольно прибавил в скорости. Надо же — ни с того ни с сего выдал в себе русского. Этого-то и опасался начальник заставы.

Царьков инстинктивно вздрогнул, услышав, как смачно, с чувством выругался шагавший впереди солдат: «Ух, черт!». Строит из себя немца, а сам, оказывается, чистейший русак. Каким же образом он здесь очутился? Полицай, что ли? А если не полицай? И почему он в немецкой армейской форме? Выдает себя за солдата вермахта? Тут что-то не то… Не то…

Нервный озноб пробирал Царькова. Там, в начале тропы, он еще ничего не подозревал. Он даже радовался, что все так удачно получилось. В завязавшемся разговоре все совпало, как говорится, тютелька в тютельку: и воинское звание, и фамилия гауптмана, к которому они направлялись. Унтер-офицер предложил временно сдать оружие. Мог ли он ослушаться? Наверное, так нужно. В глубоком тылу противника требовалось соблюдать осторожность. Логично. Он, Царьков, если и перестарался, то, пожалуй, лишь в одном: зря предъявил браунинг. Хотя как сказать! А если бы обыскали?

Но теперь, после только что случившегося, он остро почувствовал, как ему недостает этого пистолета. Крошечный, безотказный. Голыми руками не взяли бы. Сейчас же возьмут, запросто возьмут. Даже этот шалопай. Шут его знает, кто он. Может, партизан, может, переодетый красноармеец. Эта неожиданная, поначалу показавшаяся просто нелепой, мысль заставила Царькова еще раз вздрогнуть.

Больше всего на свете он опасался западни. Опасался ее и тогда, когда в Борисов, где Царьков накануне войны ухитрился жить по чужим, украденным документам, в сорок первом ворвались немцы, и он, среди ночи, брел глухими переулками в их комендатуру. А вдруг его перехватят свои — уже распространился слух, будто в городе действуют партизаны. Ничего, тогда обошлось. Да и потом все обходилось. Гитлеровцы, присмотревшись к перебежчику, отправили его в местечко Печи, где вскоре расположилось какое-то подразделение абвера, устроили в разведшколу… А тут, кажется, влип. Если эти парии и на самом деле ряженые, тогда все, тогда, считай, крышка. У Советской власти, стоит ей поглубже копнуть, претензии к нему найдутся. Его отец, кубанский кулак, в свое время порезвился. Не одного красного петуха в колхозных станицах пустил, не одного партийного активиста из обреза ухлопал. Батя работал чисто, следы заметать умел. Его раскулачили, сослали в Сибирь и только. Уже потом, года два спустя, клубочек все же размотали. Уходил папаша под конвоем из дома и чувствовал: возвращения не будет. Оттолкнул от себя милиционера, бросился к сыночку… Наставлял слезно всю жизнь помнить папашу…

Идущий впереди больше не спотыкался, ногу ставил уверенно. Вот только куда он ведет? К кому?

Завиднелись палатки — одна, другая. Кто там, в этих палатках? Царьков хорошо знал гауптмана. В лицо. Стоит только взглянуть на него, даже одним глазом, и все прояснится. Но не будет ли поздно?

Палатка, в которую их ввели, оказалась совершенно пустой. Спутник Царькова, немец, радист абвера, навытяжку встал перед унтер-офицером, ожидая, что тот скажет теперь. Царьков же думал: «Если и этот унтер-офицер такой же немец, как его солдат, тогда наверняка влипли. Тогда уж действительно крышка».

— Кто вы? — спросил унтер-офицер. — Прежде чем представить вас гауптману, нам надо ближе познакомиться. Прошу назвать свои имена, воинские звания.