Крис Краус - I love Dick

«Ты хочешь, чтобы мы занялись сексом или нет?»

Ты сказал: «Меня не смущает такая идея».

Подобная нейтральность не добавляла эротичности. Я попросила тебя проявить чуть больше энтузиазма, но ты сказал, что не можешь. Я нанесла еще один удар в том же духе: «Слушай, если тебе это не по душе, по-джентльменски будет сказать об этом, и я уйду».

«Меня… не смущает… такая идея».

Что ж. Мы два электрона, нарезающие круги по замкнутой схеме. Тупик. Huis clos . Я думала и мечтала о тебе каждый день с декабря. Любовь к тебе позволила мне признать провал моего фильма, моего брака, моих амбиций. Трасса 126, шоссе на Дамаск. Как Святой Павел и Будда, которые пережили свои великие преобразования в сорок лет, я Переродилась в Дике. А тебе какой от этого прок?

Вот как я понимаю правила.

Если ты хочешь чего-то очень сильно, можно добиваться этого до тех пор, пока тебе не скажут «нет».

Ты же говорил: «Я не скажу “нет”».

Поэтому, когда ты встал, чтобы сменить пластинку, я наклонилась и начала расшнуровывать ботинок. И тут все переменилось. Комната замерла.

Ты вернулся, сел на пол и снял с меня ботинки. Я потянулась к тебе, и мы стали танцевать под музыку. Ты подхватил меня – и вот мы стоим посреди гостиной, мои ноги обхватывают твою талию. Ты говоришь мне: «Ты такая легкая», – и теперь мы раскачиваемся, слегка соприкасаясь волосами и лицами. Кто же поцелует первым? И мы целуемся…

Как можно использовать многоточия:

• …затемнение кадра после десяти секунд поцелуя в фильме, отцензурированного согласно Кодексу Хейса;

• …Селин отделяет фразы в «Путешествии на край ночи», чтобы вырвать метафоры из языка. Многоточия дырявят страницы, как пули. Автоматический язык как оружие, тотальная война. Если койот – последнее выжившее животное, то ненависть – последнее чувство на земле.

Ты опустил меня и указал на спальню. Тут зазвучала пластинка Боба Дилана Pat Garrett & Billy the Kid . В самую точку. Сколько раз каждый из нас занимался сексом под эту пластинку? Шесть или семь песен бренчания банджо и подвывания и кульминация на двадцать пятой минуте (в среднем по стране, согласно данным института Кинси) на Knockin’ on Heaven’s Door . Гетеросексуальный гимн.

И вот ты лежишь на кровати, голова – на подушке, мы начинаем раздеваться. Возле кровати горит синяя лампа. На мне до сих пор черные джинсы «Гесс» и лифчик. Я смотрю, как ты мнешь мою грудь, мы оба смотрим, как мои соски твердеют. Потом ты проводишь одним пальцем по моей пизде, внутрь не проникаешь. Там очень мокро, Любопытная Штука, и я снова думаю об акте свидетельствования и кьеркегоровском отстранении… Секс с тобой так феноменально… сексуален, к тому же я ни с кем не занималась сексом почти два года. И я боюсь говорить, и хочу сесть на тебя, а потом слова вылетают, как случается иногда.

«Я хочу быть твоей собачкой».

Ты ведешь себя так, будто и правда не расслышал, и я повторяю еще раз: «Можно я буду твоей маленькой собачкой?»

«Хорошо, – отвечаешь ты. – Иди сюда».

Ты гладишь меня, маленького пекинеса, а потом мои руки обхватывают тебя за плечи. Мои волосы повсюду.

«Если ты хочешь быть моей собачкой, ты должна меня слушаться. Не шевелись, – продолжаешь ты. – Сиди очень смирно».

Я киваю и скулю, а потом твой член, который до этого момента был очень спокоен, подскакивает, подкожные волны пульсируют под моими пальцами. Из меня вырывается звук. Ты кладешь пальцы на мои губы.

«Тише, собачка. Ты должна сидеть смирно. Место».

Я слушаюсь, и так продолжается, наверное, несколько часов. Мы занимаемся сексом до тех пор, пока каждый вдох не ощущается, как трах. Я беспокойно сплю в твоей бирюзовой спальне.

Я просыпаюсь где-то в шесть, и ты еще спишь.

Из-за дождя трава за окном кажется особенно зеленой. Я выбираю книгу и устраиваюсь на диване в гостиной. Меня пугает утро после, я не хочу, чтобы мое присутствие было слишком назойливым или к чему-то обязывающим. Но совсем скоро ты выглядываешь из-за двери.

«Что ты там делаешь?»

«Лежу».

«Приходи лежать сюда».

Суетливый, сбивчивый утренний секс, простыни, дневной свет, все реальнее, чем вечера, но тот же поток, тот же скачок эндорфинов, и когда все заканчивается, мы оба еще долго не произносим ни слова.

Тогда-то все и становится странным.

« Становится странным? – переспросил Скотт Б. во время нашего телефонного разговора, когда я рассказала ему всю историю. – А чего ты ожидала? Там все с самого начала было очень странным».

Да-да, я понимаю, о чем он. Но все-таки…

«Ну, – сказала я, когда мы вроде как закончили с сексом, – какая у нас программа?»

«О какой программе ты говоришь? Что по телику?»

«Да нет же… в смысле я в городе до вторника, может, ты бы хотел еще раз встретиться?»

Ты повернулся ко мне и спросил: «А ты бы хотела?»

«Да, – ответила я. – Определенно. Сто процентов».

«Определенно… сто процентов», – повторил ты слегка иронично.

«Да, именно».

«Ну, на самом деле ко мне кое-кто (каким-то образом тебе удалось феминизировать это слово) приезжает на выходные».

«Оу», – сказала я. Эта новость шарахнула меня по голове.

«В чем дело? – спросил ты, тут же заводясь. – Я что, разрушил твою фантазию?»

Мне, неодетой, было трудно придумать достойный ответ.

«Наверное, ты был прав по поводу разочарования. Если бы я знала, я бы не осталась».

«Что? – ты хохотнул. – Тебе кажется, я тебе изменяю ?»

А вот это было очень жестоко, но любить тебя уже стало моей работой на полную ставку и я не была готова оказаться безработной. «Нет, – ответила я. – Мне так не кажется. Ты просто должен помочь мне принять ситуацию».

«Принять? – ты передразнил меня. – Я тебе ничего не должен».

Ты занял четкую позицию, насмешливость превратила твое лицо в маску. Ультражестокость. Огонь на поражение.

«Я ничем тебе не обязан. Ты сама ввалилась сюда, это твоя игра, твоя задумка, так что разбираться теперь с ней тоже тебе».

В ту секунду я не чувствовала ничего, кроме шока и разочарования.

Набирая обороты, ты добавил с издевкой: «Теперь ты, наверное, начнешь писать мне гневные письма. Внесешь меня в свою Демонологию Мужчин».

«Нет, – ответила я. – Писем больше не будет».

У меня не было никакого права злиться, а плакать не хотелось. «Совсем не обязательно быть таким воинственно грубым».

Ты пожал плечами и начал разглядывать свои руки.

«Таким воинственно злым?» И затем, обращаясь к своему марксистскому прошлому: «Так воинственно настроенным против мистификаций?»

На это я улыбнулась.

«Слушай, – сказала я, – я согласна, что восемьдесят процентов всего этого было фантазией, проекцией. Но с чего-то ведь все должно было начаться. Ты разве не веришь в эмпатию, в интуицию?»