Валентин Крючков - На крутом переломе

— Что имеешь в виду? — будто не понимая, на что намек, спросил Северков.

— Не прикидывайся дурачком! — шумел Фанфаронов. — Придешь начальником — уйдешь простым рабочим. Я Никанорова знаю. Слов на ветер не бросает. Опять что-то затеял. С меня потребовал список итээр корпуса, цехов. Сердцем чую: неспроста это. Может, пора заявление подавать?

— Ну, тебе, наверное, нечего бояться, — успокаивал Кудрин. — Хотя от Никанорова всего ожидать можно. А если он очередную структурную реорганизацию готовит? Что и говорить, ума ему не занимать. Говорят, он докторскую заканчивает.

— Вряд ли. Особенно теперь. — Фанфаронов бросил окурок в урну и добавил: — Ему теперь не до нее.

Они были близки к истине: Никаноров многое сделал на пути к докторской, но, понимая, что сейчас главное другое, отложил работу над ней до лучших времен.

Никаноров, закончив обход некоторых цехов завода, что стало его неотъемлемым правилом, сидел в кабинете усталый и опечаленный увиденным. В корпусе холодной высадки, куда он заглянул после воскресенья, прямо на участок, где работал член партбюро Евгений Осипов, чтобы самому убедиться в правоте слов рабочего, — его поразила жуткая картина: семь автоматических линий, словно после крупной аварии, застыли в унылом бездействии. Около каждой в беспорядке валялась металлическая тара — круглые ящики для готовой продукции, инструмент, тряпки, наладочные отходы и годные детали, небрежно рассыпанные по залитому маслом полу.

— Вот, Тимофей Александрович, — пояснял Осипов, — что значит план любой ценой, что значит поощряемое рвачество. Помните, когда я был у вас на приеме и говорил об этом? Прошло немало времени. Вроде, кое-что было сделано. И вдруг — опять! Поэтому и позвонил вам.

— А что вы предлагаете? — обратился Никаноров к Осипову, про себя думая: «План-то Фанфаронову надо делать. Что он мог предпринять еще? Заставить работать. Но люди почти все субботние и воскресные дни на производстве. Не выйдет. А Фанфаронов не мог ждать — пошел проторенным путем. Декаду обещал не завалить — и не завалил».

— Я что могу предложить, — Осипов неторопливо вытер руки сухой тряпкой, сунул ее в карман. — На мой взгляд, линии должны работать на один наряд. Обстановка требует.

— Все или каждая?

— Каждая. За все нельзя поручиться. Слишком много предоставится лазеек. Паршивая овца всегда в стаде есть. А на одной линии, где нас всего три человека, сразу будет видно, кто дурака валяет. С ним и справиться легче. Это первое. Следующее, что мы выиграем: свои линии коверкать, вот так, безжалостно, грубо, мы не позволим никому. Третье. Мы сами, поочередно, если возникнет необходимость, можем поработать и в воскресенье. Таким образом, шаромыг не потребуется допускать на линии.

Никанорову нравилась в Осипове уравновешенная рассудительность и какая-то внутренняя сила. Он не шумел, не кричал, а говорил толково и взвешенно.

— Предлагаю вам выступить инициатором. Я поддержу вас, Евгений Андреевич.

— Фанфаронов у нас не очень на новшества, — поделился своими опасениями Осипов. — Мы, было такое, сунулись к нему с этой мыслью. Он отругал и махнул рукой: «Зачем, дескать, телегу выдумывать. Работайте, как работали. И не создавайте себе и нам дополнительных трудностей. У тебя, что, — спрашивает меня, — зарплата мала? Больше всех в корпусе и так получаешь. А если желание есть, можешь получать еще больше: прихвати одно, другое воскресенье — и ты лидер». Вот ведь как повернул.

— Зря вы отчаялись, Евгений Андреевич. Фанфаронов — это еще не все. Поставьте вопрос на заседании или, что еще лучше, на партийном собрании. Конечно, для этого нужна определенная смелость.

— Тимофей Александрович, я не из робких. Иногда просто ругаться с ним не хочется. К чему зря нервы тратить. Ведь говорят, что клетки… — Он, улыбаясь, посмотрел на директора. — Знаете?

— Знаю, Евгений Андреевич, ругаться не следует, но отстаивать свое — надо. Надо убеждать. Убеждать своими расчетами, аргументами. Перспективой. Думаю, вместе нам удастся это сделать. Надеюсь, вы и про линии на партбюро скажете?

— Скажу, Тимофей Александрович, обязательно скажу! Хотя и надоело ругаться с Фанфароновым, но скажу! — В глазах у рабочего загорелись огоньки: и от желания сказать, и от доверия директора завода.

Никаноров, сделав шаг, чтобы уйти, неожиданно повернулся и, глядя внимательно на Осипова, сказал:

— Евгений Андреевич, а кто вами больше занимается: начальник цеха или начальник корпуса?

— Конечно, начальник цеха. Фанфаронов прибегает на линию, когда план корпуса начинает гореть. Тут он сразу всех подминает. Только его и слышно. Один распоряжаться любит. А ремонт, остальное житье-бытье, после таких авралов — это сфера начальника цеха.

— А не кажется ли вам, что без корпусного начальства работать сможете? Самостоятельно. Как другие цеха?

— Честно признаться, не задумывался. Но теперь, видимо, настала пора и над этим поразмыслить. Ваш вопрос понял. Будем думать.

— И очень кстати. А еще лучше, если потом, когда у вас партбюро будет, вы внесете предложение: упразднить ненужное звено. И мы вас поддержим.

— А куда людей? Ведь у них семьи? Им есть, пить надо. Это не шутка: людей живых упразднить.

— Об этом можете не беспокоиться. Новый цех скоро пускать будем. А потом агрегат продольной резки введем в строй. Люди потребуются. Еще сколько! — И тут Никаноров пояснил, что по его расчетам, итээровцев корпуса как раз на цех хватит. — Так что, Евгений Андреевич, о людях не беспокойтесь.

— Тогда другое дело. Я согласен. — Осипов крепко пожал протянутую руку директора и, довольный, подумал: «А кузнец-то не одной силой наделен. С таким завод долго буксовать не будет».

Расстроенный увиденным безобразием на автоматических линиях, Никаноров после встречи с Осиповым выходил из корпуса несколько успокоенный, что нашел себе хорошего союзника. Посмотрев на часы — время до начала оперативки еще было, — он решил зайти в пружинный, встретиться с термистами и проверить, как изменилась организация рабочего дня после совещания во Дворце культуры.

Пружинный цех находился напротив корпуса. По численности, по объему производства он уступал корпусу; но и его доля в общем котле была тоже значительной.

Миновав двойные двери тамбура, Никаноров вышел на главный пролет цеха и поразился: опять та же картина, что и до рейда — смена началась давно, а люди не работали. Группами, по два, по пять человек, стоят или сидят, но делом не занимаются, хотя те, кто знал Никанорова, увидев его, — тотчас расходились с виноватым подобием улыбки на лице и в растерянности старались быстрее чем-нибудь заняться. «Как зайцы, разбегаются при виде охотника, — подумал он. — А где, интересно, Кудрин? Или, на худой конец, кто-то из его замов. Все как повымерли. Видимо, «фитилька» маловато оказалось. Ничего, мы им поддадим огоньку. Большого».