Валентин Крючков - На крутом переломе

«Вот и прекрасно, — подумал отец про себя. — У нас к этому времени оперативка закончится».

Все время до обеда Кудрин находился в цехе, бегал по участкам, ругал мастеров за дефицит, тыча им в нос рапортичку и всеми силами старался облегчить положение дел. Но когда подошла пора обедать, в столовую не пошел: он сел в свою, уже порядком потрепанную, личную машину и выехал с завода.

«Вместо обеда, — успокаивал он себя, — выпью стакан кофе или сока. В кафе, что на развилке. До него мне добираться минут двадцать. Да там, до садов, минут семь».

Оставив машину на четвертой линии садового массива, Кудрин вынул бунт нового шланга, купленного недавно про запас, и пошагал к своей даче.

Дул резкий порывистый ветер. Со снегом он хлестал в лицо и пробирал до костей. «Вроде недавно было совсем тепло, и вдруг опять — как завернуло. Ладно горячего кофе выпил. Иначе совсем продрог бы. А что делать, если они там? Ума не приложу. А зачем, собственно, понапрасну ломать голову? Может, там и нет никого? А если есть?»

Издали рассматривая свой дом, Кудрин никакой лестницы не заметил — и немного успокоился. Вот, дескать, что значит, не пороть горячку. А то терзал себя, изводился. Но когда подошел к дому с тыльной стороны, с огорода — остолбенел: к крыльцу была приставлена соседская лестница. Он рванулся к двери, суетно защелкал ключами и едва успел открыть дверь в прихожую, как услышал осторожные, шаркающие шаги по крыше. По лестнице первым спускался здоровый парень, одетый в спортивную форму, а за ним — в своей укороченной дубленке — Люба.

— Порядочные люди входят и выходят через двери, — начал Кудрин, выждав, когда они спустятся на утоптанный возле основания лестницы снег. — У тебя что, ключа нет, Люба?

— Я его потеряла. Да и в ключе разве дело?

— Не думал, что творческие дни предназначены для мансарды.

— А что я? Маленькая? Не имею права? — Люба шарфом плотно прикрыла подбородок от пронизывающего ветра.

— В том-то и дело, что большая. И право у тебя есть. Но мне кажется, это право можно и нужно узаконить. Мы с этого начинали. Кто такой?

— Борис Никаноров, — ответила за парня дочь.

«Неужели нашего Никанорова сын?» — подумал Кудрин. Еще чего не хватало! Выходит, это про него в спортивных новостях по местному телевидению говорили, что он с незначительным преимуществом выиграл последний бой. Финальный. Хорошо еще выиграл. И черты лица, как у отца — волевые. А ростом выше. Вот именно нам и понятно, почему выиграл чуть-чуть. Вместо спортзала — с милой в мансарду» . И вслух сказал:

— С милой и мансарда не мансарда — рай. Не так ли, Борис Тимофеевич?

— Наверное, так, — уклоняясь от разговора, ответил Борис.

— Если рай, надо, чтоб было, как у людей. Зачем скрываться? Зачем обманывать? Надо делать все, как положено. По закону. Я правильно говорю? — он в упор смотрел на сына Никанорова. И тот не дрогнул, выдержал этот взгляд и уверенно ответил:

— А что, я готов. Готов на все по закону. Об этом же давно говорю.

— Не интересно! — выкрикнула Люба. — Разве в печати дело? Еще чего не хватало? Чтоб семьей связать себя? Чему ты нас учишь, отец?

— Вот когда у тебя будут свои дети, тогда поймешь, чему.

— У меня детей не будет.

— Ну и плохо, нашла чем хвалиться.

— Но ведь люди живут — и ничего?

— Если каждый так рассуждать станет, к чему мы придем? Вот то-то и оно! Закон природы один: если сам живешь дай жизнь другому. — Про себя Кудрин подумал: закон природы потащил вас в мансарду, а вслух спросил: — У вас как, серьезно?

— Вполне! — ответил Борис, который все больше начинал нравиться Кудрину.

— Да поженимся мы! Ну что ты волнуешься? Занимайся своими делами и не беспокойся за нас. Все официально, с печатью, как и положено, раз тебе так хочется, — успокоила отца Люба.

— Тогда другое дело, — окончательно отходя, сказал Кудрин. — Отнесите лестницу. И не дергайтесь. Мне тоже некогда. Сейчас поедем.

И хотя молодым надо было и в самом деле быстрей, предложение «поехать» они встретили без энтузиазма, явно стесняясь общества неожиданно нагрянувшего Кудрина.

— Да мы лучше одни.

— Ну как хотите, — несколько обиженный отказом, сказал Кудрин, про себя думая: может, и лучше, что одни. О чем бы я с ними говорить стал? Это не мать. Она мастак по воспитательной части. Начнет тараторить и не остановишь. Серьезно у них или несерьезно, но сегодня она устроит Любаше хорошую баню! Вот ведь как все обернулось. А Никаноров не хотел отпускать. Ну, ученый, я тебе тоже выдам. Наверное, и не догадывается, и в мыслях не может себе представить, что его, Никанорова, сын и моя дочь хотят пожениться! Хотят ли? Кто знает, что у них на уме. Ну да ладно, куда от молодых денешься. Сами когда-то такими были.

Спрятав шланг и проверив, не работает ли счетчик, — молодые могли оставить невыключенным электрокамин — Кудрин тихо поплелся на четвертую линию, где он оставил свою «Волгу», с сожалением думая о своих отношениях с Никаноровым. А вдруг еще породниться придется. Надо будет рассказать ему. И откладывать не следует. Может, перед совещанием? Зачем-то всех мастеров, не занятых в производстве, начальники цехов должны привести с собой. Неплохо бы поговорить перед началом. Если удастся встретиться. Хотя вряд ли.

Кудрин оказался прав. Его планам — поговорить с директором перед совещанием — не суждено было осуществиться. И вместо разговора о возможном родстве — все получилось иначе.

Большой зал Дворца культуры, находящегося менее чем в полукилометре от завода, был полон. Люди удивлялись необычному началу совещания: президиума не было — все руководство завода сидело в первом ряду. Для каждого участника совещания на спинку сиденья был предусмотрительно положен специальный номер заводской газеты с отчетом о рейде.

Ровно в десять погасили свет. И тут же зарокотал кинопроектор. На экране появилась знакомая всем проходная, потом крупным планом — часы, стрелки которых показывали двадцать пять минут восьмого, и людей, что опаздывали: они пытались спрятаться от кинокамеры, закрывались руками. Потом в кадре появился корпус, где простаивало множество станков, а мастера не могли назвать причины простоев; потом — пружинный, где люди, закончив работу на тридцать—сорок минут раньше, мылись в душе и уходили домой, оставляя в одной ячейке свои табельные карточки, чтоб кто-то их отбил им; потом, во весь экран, появился спящий в раздевалке рабочий, а после него показаны мытарства тех, кто страдал с похмелья — трое рабочих, ловко выломав в заборе доску, сходили в магазин, купили водки и тем же путем вернулись на завод и тут угодили в объектив кинокамеры — от стыда они тоже закрывали лицо руками; и многое другое увидели собравшиеся. Зал шумел и смеялся, а под сводами его плыла мелодия известной песни «Дорога дальняя» в исполнении Нани Брегвадзе. Люди на одном дыхании просмотрели первый выпуск сатирического киножурнала.