Валентин Крючков - На крутом переломе

Из раздумий Никанорова вывел звонок корреспондента областной молодежной газеты Журкина.

— Фамилия моя для вас ничего не значит. И тем не менее зовут меня Александр. Мне Люба Кудрина дала ваш телефон. Я почему вам звоню: может, вместе с вами в штаб нагрянуть? У вас тоже эта мысль? Ну и хорошо. Я сейчас подъеду.

Выслушав Журкина, Никаноров даже немного успокоился. Но это успокоение было временным. А кто же еще может помочь? Тренер! Почему сразу не сообразил? Ведь он же, когда давал номера своих телефонов, предупреждал еще: каждый хороший боксер — хороший человек. Где-то, когда-то в переделку обязательно попадет. Не автомат же он, не железный. Обычно за слабых встает. И конечно, за женщин. Ничего тут предосудительного я не вижу. Поэтому в случае чего — сразу ставьте меня в известность. Вот ведь как! А мы только вспомнили. Сейчас исправимся. Но и тренера тоже не оказалось дома. Это что, случайность или рок? На вопрос жены, что ему передать, попросил: как только появится, пусть позвонит отцу Бориса Никанорова. Неизвестно еще, скоро ли тренер подаст голос. А что делать теперь, сейчас? Не ходить же просто по кабинету? Надо позвонить в штаб, спросить, какой цех сегодня дежурит, и сказать, чтоб не расходились. А если пригласить туда секретаря парткома? Согласится ли? Должен согласиться. Бурапов охотно согласился, и сказал, что дежурит сегодня цех коробок скоростей. И он сам предупредит в штабе, чтоб не разбежались раньше времени, как это не раз бывало.

Наконец, появился Журкин. С ссадиной и подтеком на левой щеке. Поздоровались.

— Сейчас подойдет секретарь парткома, — пояснил Никаноров, — и поедем. А пока мы позвоним Кудриной, чтоб выходила. Я послал за ней машину. Про себя подумал: надо позвонить и Вадиму, чтоб не ждал. Заодно скажу ему о Борисе. Он уже переволновался, где Борис? Несколько раз спрашивал.

Пока Никаноров звонил, потом подписывал грамоты лучшим рационализаторам, подошел секретарь парткома Бурапов, а буквально следом за ним впорхнула Люба Кудрина.

…В штабе, как и везде, перед приходом высшего начальства, провели необходимую подготовку: со столов убрали горы окурков, подмели пол, проветрили комнаты.

Открывая дверь и входя в помещение, Бурапов, не раз бывавший здесь и до этого, обратил внимание на чистоту в помещении.

— Порядок чувствуется, — поздоровавшись, сказал он. — Ну и как идет дежурство? Есть серьезные случаи?

— Есть! — ответил старший той пятерки, что привел в штаб всю группу. — Один троих поколотил.

— Один троих? — удивился Бурапов. — Здорово?

— Ничего. Чувствительно.

— Кто такой смельчак? Дайте погляжу список. — Бурапов взял книгу, которые обычно называют амбарными. В ней были записаны все фамилии задержанных, правых и виновных, свидетелей.

— Я вам поясню, — услужливо предложил старший, которого звали Петр Васильевич.

— Ничего, пока сам посмотрю, — ответил Бурапов, и продолжил: — Трое пострадавших. Шестеро свидетелей с их стороны. Один виновный, тот самый, который их побил, мастер спорта! Надо же, какие люди к вам попадают. — И тут, прочитав фамилию мастера спорта, Бурапов поднял глаза на директора завода: — Тимофей Александрович, да ведь это же ваш сын — Борис Тимофеевич Никаноров.

— Очень жаль, но это так. Поэтому мы вас и попросили приехать сюда, Семен Антонович, — ответил Никаноров, — чтоб объективно разобраться по существу этой драки.

Поочередно прочитав наспех состряпанный протокол допроса, потом выслушав Любу Кудрину и Александра Журкина, оба, Бурапов и Никаноров, поняли, что все обстоит иначе, чем представил им положение дел ответственный дежурный Петр Васильевич. Он попросту пошел на поводу у своей знакомой.

— Ну, дорогие мои, вы не того забрали! Где Борис Никаноров? — резко повысив голос, спросил Бурапов старшего.

— Его уже отправили в отделение милиции. Теперь его не выпустят до утра.

— Мы вас накажем! За дискредитацию ДНД. Неужели вам было трудно в партком позвонить, или связаться с директором завода? — возмущался Бурапов. — Такая безответственность!

— Но ведь шесть человек свидетелей? — пытался защититься Петр Васильевич.

— Какие это свидетели — это соучастники! — воскликнул Журкин. — Они хотя и девушки, но даже не сделали попытки остановить своих распоясавшихся дружков. Видите, что эти дружки со мной сделали? Время прошло — теперь все синяки наружу выступили. А я ведь на работе находился! И мне не поверили. Этого я так не оставлю. Напишу, как было, все! Без прикрас. Без утайки.

— Это, конечно, ваше право. Но мы со своей стороны строго накажем товарищей, не дожидаясь вашей статьи, — сказал Бурапов, посмотрел на Никанорова и спросил: — А что мы сейчас предпримем? В милиции, без указания начальника, никто Бориса не отпустит. Придется, видимо, ждать утра.

Никаноров молча согласился, думая, что выше головы не прыгнешь.

Стали расходиться.

Около двенадцати часов ночи позвонил тренер Бориса. Никаноров подробно рассказал ему все, что теперь самому было известно не понаслышке, и попросил срочно вмешаться в эту историю.

Всю ночь Никаноров ворочался с боку на бок, то ему было душно, то холодно, то укрывался одеялом, то сбрасывал его, а в четыре утра он уже лежал с открытыми глазами.

Борис появился дома на третий день.

Однажды, это было в марте, Кудрин приехал в сад, чтобы протопить дачу, привезти на санках из незамерзающего родника воды для чая и покататься на лыжах. Весна еще только-только начала обозначаться: ближе к полудню набирало силу солнце и сосульки, появившиеся с южной стороны дома, тихо плавились и с треском падали, а к вечеру снова холодало, отчаянно хрустел снег под ногами, но все равно пахло весной.

Кудрин вышел из дома, где он растапливал печку, чтобы высыпать золу в бочку и тут его окликнул сторож:

— Роман Андреич! Привет! Покалякай со мной минутку. — В неизменной кроличьей шапке, на широких лесных лыжах, он остановился возле калитки и закурил.

Кудрин знал, что сторож захотел, как всегда, поделиться с ним какими-то новостями. Высыпав золу, неповоротливо подошел, крепко пожал руку.

— Как жив-здоров, Петр Иваныч?

— Ничего, ноги еще носят. А ты, Роман Андреич, ничего не заметил?

— Где?

— В доме?

— Нет. Как было, так все на своих местах и осталось.

— А наверху?

— Наверху не был. Там холодно. Надо посмотреть. А что? В чем дело? — поинтересовался Кудрин.

Сторож сплюнул табачинки, попавшиеся на язык, потом затянулся с наслаждением, неторопливо, словно не курил давным-давно, выпустил, рассеивая, струю дыма и, показывая на соседнюю дачу, сказал: