Валентин Крючков - На крутом переломе

Никаноров вынул из ящика простую, местами пожелтевшую школьную тетрадь, в которой с давних пор хранил письма Марины. Иногда он перечитывал их. Никто не знал, что он их так долго и бережно хранит. Тогда и он, и Марина были еще слишком молоды, не боялись больших забот. Хотя заботы были и тогда, но они не казались столь трудными и обременительными, в них было что-то радостное, легко преодолимое, если не в скором времени, то в близко обозримом. Никаноров раскрыл тетрадь и взял первое письмо.

«Здравствуйте, мои родные! Тима, раз ты пишешь, что принес часы и платочки, первым делом выясни, где они? Мне их пока не передали. Главное, часы. Напиши сейчас же! Тима, сегодня первый раз приносили кормить мальчика. Не определишь, на кого похож, спит, глазки не открывает. Вообще, хорошенький, крепенький мальчик. Часто ко мне не ходи, сиди и занимайся. Что надо — пусть принесет мама. Теперь — для нее. Мама, как же ты уедешь, а я? Я очень похудела. Выйду из больницы — надо поправляться. Тима будет сдавать объект, потом — экзамены в аспирантуре. Кто же мне поможет? Поживи у нас. А там, может, и я вместе с тобой уеду. В деревне обойдутся без тебя. Напиши им и все объясни. Тима получит деньги в понедельник и даст тебе на расходы. Сами ничего мне не покупайте, ждите, чего я попрошу. Молока мне уже не надо, лимонаду принесите бутылочку. Купите клюквы и сахару. Я мучаюсь жаждой и хочется кислого. У меня все нормально. До свидания. Целую вас всех. Пусть мама у бабушки попросит варенья из китайки. Вот и все. Сейчас кормила второй раз. Глазки — голубые. Спасибо за цветы. Молодец, что догадался».

Письма Никаноров знал хорошо и расположил их в хронологической последовательности. Самым коротким было второе письмо.

«Тима! Пройди на противоположную сторону приемной, к детской песочнице. На четвертом этаже, слева от угла, третье окно — мое. Я тебя увижу и позову. Мне разрешили вставать. Если что — спросишь у передатчицы, на какой стороне 39 палата. Я тебя буду ждать у окна. Марина».

Он живо представил те далекие, неповторимые времена, и сердце заколотилось веселее. Какое было счастливое время! И Никаноров взял третье самое длинное письмо.

«Здравствуйте, мои дорогие! Спасибо за все! Как хорошо, что вы принесли морсу. И апельсины. Чувствую себя лучше. Появились силы. Мальчик хорошенький, только не определю, на кого похож. Грудь берет хорошо. Но такой сонулька — все спит и спит. В сомнительную палату кладут всех с температурой, как только привезли меня в роддом, — все время держалась температура. И даже при родах. А сегодня, вчера и вечером была уже нормальная. Теперь все хорошо, не беспокойтесь. Кушать мне пока ничего не надо. Купите еще клюквы, я писала, а вы не купили. Тима, в Москву не езди, зачем лишние расходы? Пошли подарок и телеграмму. Как у тебя дела с деньгами? Лида у меня не была. И тетка твоя не удосужилась, хотя живет через дорогу. А так все нормально. Спасибо за все, не беспокойся. Принеси редиски. Привет отцу, матери, знакомым. Мне хорошо. Не забывай. Целую. И за цветы тоже. У тебя, оказывается, хороший вкус. М. Никанорова».

Из множества писем Никаноров любил последнее, которое когда-то, много лет назад доставило ему немало хлопот и беготни.

«Тима! Ты ко мне пока не ходи, а в субботу позвони после 12 ч. дня, узнаешь, выписали ли Никанорову? Если ответят: выписали, то приедешь за мной. Собери заранее белье, и привези с собой следующее:

одеяло с пододеяльником, теплую пеленочку, холодную пеленочку, клееночку, платочек носовой, теплую распашонку, холодную распашонку, косыночку, чепчик, подгузничек, ленту (купи 1,5 м под цвет одеяла). Это все для него, нашего Бореньки. Теперь для меня: майку твою, трусы, платье беленькое горохом, кофту шерстяную и, чтобы затянуть мне грудь, привези зеленый бюстгалтер, он лежит в шифоньере. Еще платочек зеленый, шерстяной. Все приготовь заранее. О нас особо не беспокойся. Мы чувствуем себя хорошо, а то, что похудели — неважно: поправимся. Тима, так страшно начинать самостоятельно жить с мальчиком, так боюсь, и все думаю: лучше еще бы побыла здесь, где можно ждать помощи в случае чего. Хорошо мне первое время помогут бабушки. Пока все. Остальное договорим, когда встретимся. Отдал ли бабушке 5 руб. и должен ли ты еще кому? До скорой встречи, мой любимый! Не забудь большой букет цветов. Целую крепко, твоя Марина».

Никаноров почувствовал, как потеплело в груди, и на глаза навернулись слезы. «Что это? В мои-то годы, неужели возможно?» В последнее время он часто спрашивал себя об этом, когда перечитывал письма Марины, и пришел к выводу, что все это, видимо, гораздо большее, чем любовь. Однако все это в прошлом. Была Марина, которая могла писать такие трогательные письма. Теперь — нет, и где она — неизвестно. Кленов опять ничего хорошего не сказал, лишь горячо поздравил с большими событиями. А все-таки два года без отдыха — сказывается: устал. Быстрей бы в отпуск. Теперь можно. Надо звонить министру…

Набрать номер Никаноров не успел — позвонили ему. И когда он снял трубку, то без труда узнал голос Угрюмова. «Видимо, опять что-то нехорошее», — отвечая на приветствие, горько подумал Никаноров. И он не ошибся.

Поздоровавшись, Угрюмов поздравил директора с пуском агрегата, выяснил некоторые подробности его работы и затем сообщил то, ради чего звонил:

— На вас, Тимофей Александрович, еще одна жалоба поступила. Содержание аналогично первым. Однако есть кое-что и другое. Вы становитесь популярным. Молотильников автор.

— Интересно, что бы сказали вы, Юрий Петрович, если бы находились на моем месте?

— Я бы сказал, что это — не главное. Главное, Тимофей Александрович, в другом письме. Оно написано в защиту вас. Хотя и опоздало немного. И тем не менее, хорошее письмо. Вы, пожалуй, и не отгадаете, кто автор?

«Вот нашел мальчика, чтоб загадки ему отгадывал. У меня и своих задачек море». И подчеркнуто сухо Никаноров сказал:

— Я и не собираюсь отгадывать. Своих загадок по горло. Да и министру о пуске АПР собрался доложить. В отпуск хочу уйти. От всех жалоб и задач. Хоть отдохну месяц. А тут вы со своими загадками. Извините, Юрий Петрович, мне они ни к чему. До свидания. — Но положить трубку Никаноров еще не успел, и когда услышал новость — замер от неожиданности.

— Автор письма — ваша жена! — громко и отчетливо прокричал Угрюмов. — Я снял копию. На «ксероксе». Присылайте диспетчерскую. Комната моя двести девятая. — И тут же положил трубку.

«Неужели от Марины? Это же здорово! — не выпуская трубки из рук, думал Никаноров. — Может, там обратный адрес есть? Эх, не успел спросить. А Вадим, как обрадуется Вадим! Она, наверняка, у отца где-нибудь. Не может быть такого совпадения в лекарствах. Да и мать никогда на ноги не жаловалась. И деньги потребовались, видимо, на одежду Марине. На питание. Да разве мало на что.