Валентин Крючков - На крутом переломе

А все-таки, сколько времени уйдет у шофера на поездку за письмом? Минут сорок пять. Не менее. Пока разденется, пока поднимется, разыщет кабинет Угрюмова, пока выходит, одевается… А на открытие подсобного цеха придется, пожалуй, не ехать. Обойдутся и без меня. В жизни всегда без кого-то обходятся. Хотя нередко это идет в ущерб делу. Но сегодня — сегодня ничего страшного. Главный инженер и председатель завкома пусть едут. Не сторонние. Может, Кленов или начальник милиции что-нибудь узнали о Марине?»

Однако Никанорову не повезло: обоих на местах не оказалось.

Дожидаясь возвращения шофера, Никаноров позвонил главному инженеру, предупредил его, чтоб он учел и не забыл съездить на открытие подсобного хозяйства, где будет ждать Куманеев, потом вышел из-за стола и принялся расхаживать по кабинету. Разные думы одолевали его: и об отпуске, и о разговоре с министром, об Ольге, но главным образом — о жене. Ему казалось, да что там казалось, он был твердо убежден, что Марина слишком сгустила краски: ее болезнь и не такая уж обременительная для семьи, для него лично, как это представила себе она. Правда, бывали случаи, что она иногда падала, или вообще лежала и долгое время не могла двигаться. Но спрашивается: разве ее заставляют долго ходить? А как люди живут годами, не вставая с постели? Но Марина не захотела быть обузой… Плохо, когда придешь домой, — а поговорить не с кем. Поговорить просто так, о погоде, о новом фильме. Марина много времени проводила у телевизора. И ему тоже нравилось смотреть передачи «Вокруг смеха», «Что, где, когда?», «Очевидное — невероятное». И в бытность Марины дома, он нередко усаживался рядом с ней и охотно высказывал прогнозы, отвечал на вопросы, комментировал то или иное сообщение. И делал это больше для Марины, которой нравилось его слушать, она просила его, чтоб он всегда как можно больше говорил. Нельзя сказать, что таких вечеров набиралось много, но они были. Что ни говори, а хорошее память хранит всегда дольше, чем плохое. А как в театр ходили? И в Москве, когда брал ее с собой, чтоб познакомилась со столицей, побывали во многих театрах, начиная с Большого. Театр любили оба. С театра начались и беды, и то письмо Марины, после которого она уехала. Все руководство завода было с женами. Смотрели «Веселую вдову» с участием известного артиста из столицы. В антракте Марина вдруг почувствовала, что ее словно сковало. Стесняясь сказать мужу, что идти ей трудно, она весь вечер просидела, не покидая своего места. А когда спектакль кончился, скрывать боль было уже бессмысленно. Никаноров по телефону вызвал дежурную машину, осторожно одел Марину и с трудом вывел ее на улицу. После этого она наотрез отказалась ходить в театр вместе с заводчанами. Потеря не большая. Но потом появилось то роковое письмо. Письмо письмом, а как быть с Ольгой? От нее тоже так просто не отмахнешься. Забеременела. Что мне делать? Надо не перестраиваться, а определяться. С кем? Может, бросить всех? Кого это всех? Марину и бросать нечего — ее нет. И у меня к ней, как к женщине, тоже ничего нет. Хотя не совсем так. Осталась жалость к человеку когда-то, пожалуй, самому близкому, который попал в беду. Как жить? А как она поступила по отношению к нам с Вадимом? Вопрос тоже непростой. Разные могут быть суждения. Что за письмо? О чем оно? Откуда? А что из-за ее бегства осталось от семьи? Вадим и я. Практически каждый сам по себе. Если он будет продолжать в том же духе, то неизвестно, чем все кончится. Последствия могут быть самыми непредсказуемыми. Демократия демократией, а власть есть власть. У государственного аппарата силы большие. Хотя, если откровенно, многие и в период демократии умудряются жить по старым меркам. С Вадимом придется немало поговорить. Он поймет, что и к чему. Что бы там ни было, а парень неглупый, хотя и с выкрутасами. В молодости, наверное, все такими были: хотелось в чем-то утвердить себя. С Вадимом все образуется. А вот с Ольгой? Как мне хорошо с ней. И у нее. Но в последнее время все в отношениях с ней потеряло прежний интерес. И даже молодая, красивая Ольга наскучила. А почему? Видимо потому, что, как приедешь к ней — начинаются жалобы на жизнь, приставания поговорить. О чем? О нашем будущем? И предлагает ни много ни мало: уехать куда-нибудь. Легко сказать: давай уедем. А завод? Да и кто отпустит. Вадима, выходит, тоже надо бросать. Матерью ему быть она и в мыслях не представляет. Бросай, не маленький. Институт заканчивает. Как же так, родного сына и в сторону? И хотя, правильно, он не маленький, но еще не встал на ноги. Только на подступах к самостоятельности. Этот вариант — оставить Вадима одного — отпадает. Да, с Ольгой никакой ясности. Как и с Мариной? Что же мне остается? Работа, сын. Все? А разве мало? Ну-ка, пораскинь мозгами.

Уединение Никанорова было прервано неожиданным появлением начальника районного отдела милиции, который, оставив свою форменную фуражку в приемной, вошел в кабинет уверенно, без предупреждения.

— Извините за бесцеремонность, Тимофей Александрович, — поздоровавшись, начал он. — Тороплюсь. И даже не хотел к вам заезжать, но Кленов заставил, можно сказать, силой. Мы с ним были сегодня в облисполкоме. А теперь — я у вас. Он поехал проводить выездное совещание на овощной базе.

Едва полковник появился в дверях кабинета, Никаноров подумал: «Видимо, что-то прояснилось с Мариной».

— Присаживайтесь. А я всего одну минуточку… Скажу секретарше, чтоб дала возможность поговорить… И никого, кроме шофера, не впускала.

Они сели на диванчик, небольшой, но удобный, обитый темно-коричневым заменителем кожи.

— Обстановка, Тимофей Александрович, такова. После того, как вы сообщили нам день поездки шофера в деревню, к родителям, мы установили за вашим отцом наблюдение. Секрета большого нет. Все это время отец ваш, такая у него работа, жил в лесу, на пасеке. Иногда он появлялся дома, чтоб помочь по хозяйству, да захватить с собой что-нибудь из еды. А к вечеру — обратно на пасеку. И снова долгие дни от него ни слуху ни духу. К этому в селе все привыкли. Ничего тут особенного. Однако, когда наш человек побывал на пасеке, то никого постороннего там не обнаружил. Не торопясь, обошел все постройки — чужих нет! Домик пуст. Лишь Александр Тимофеевич, отец ваш, в одиночестве сидел на порожке и дымил своим самосадом… Вскоре в село примчалась ваша машина. И тут новость: Александр Тимофеевич сел в нее и скрылся. А потом, часа через два, как ни в чем не бывало, вернулся, но не один, а с телевизором. И попутно отвез его в райцентр, ремонтировать. А потом, когда его устроили, машины уже не было, и он, конечно, попросил в колхозе лошадь, чтоб привести телевизор. Привез. И тут же, не распрягая, захватил какой-то провизии из дома и опять куда-то повез телевизор. Но куда? Никто этого не знал. И не спрашивал. Телевизор закрыт брезентом. Ехал Александр Тимофеевич тихо, спокойно, как ни в чем не бывало. А наш человек — следом за ним. И что же вы думаете? В соседнюю область отвез он этот отремонтированный телевизор. В самую что ни на есть глухомань, к озеру, где жил со своим семейством знакомый ему лесник. Но этот телевизор, оказывается, не для лесника. Телевизор предназначался для Марины, вашей жены. У нее была своя комната. Уже там, у лесника, наш человек сразу узнал ее по фотографии, которую мы размножили, и стал выяснять у Александра Тимофеевича, дескать, как же вы ее на ноги подняли? «А очень просто! — отвечает ваш отец. — Пчелиным ядом лечили. Лопухи к ногам привязывали. Тыльной стороной. С ними она лежала не один день, не одну неделю. И ходила с ними. Это нам Васенька, святой человек, посоветовал. Говорит, он знавал другого святого человека — Иванова, который уговорил природу и американских космонавтов спас. Чего в жизни не бывает! Васеньке девяносто пять лет — он все знает. И святой водой ее омыл. Всю, как есть голую. И все говорил, внушал ей, дескать, ты совсем не какая-то нескляшная, а здоровая женщина. Телом справная. Потом учил ее: шибко сначала не ходи. Иди себе тихо, спокойно, будто воду на голове несешь. И Марина пошла. Она теперь помогает леснику по хозяйству. Вот что нам удалось выяснить в Бугрищах. Теперь — дело ваше. Извините, Тимофей Александрович, спешу: до вечерней оперативки осталось тридцать минут.