Вадим Прокофьев - Наш Артем

Между тем Боровский, с трудом обогнув Артема и Ворошилова, уверенно двинулся вперед по едва заметной снежной тропинке.

Идти оказалось не так уж и далеко.

Тропинка вывела к небольшому домику с мезонином башенкой и маленькой верандой. Зимой она пустует, и только разноцветные стекла как бы хранят память о лете, тепле, цветах. О цветах напоминает и что-то вроде большой вазы у входа на веранду. Впрочем, это мог быть и фонтанчик — под снегом не разобрать.

Ворошилов, стоя у миниатюрных ворот, ведущих во внутренний дворик, с удивлением разглядывал вазу, вернее, деревянный барельеф вазы.

Боровский задержался у ворот.

— Позволю обратить ваше внимание на эту вазочку. В нее можно ставить только королевские лилии.

Ворошилов и Артем недоуменно переглянулись: при чем тут лилии, да еще королевские?

Вацлав Вацлавович ткнул палкой в барельеф:

— Сия дачка принадлежит шведу. Ее снял один наш товарищ, врач, так что не удивляйтесь, что Ильич живет, защищенный геральдическим щитом шведской королевской династии Вазов.

Боровский проворно шмыгнул в воротца, отворил дверь в дом и скрылся. Артем и Климент Ефремович поспешили следом.

Узенький коридор. Вместо вешалки стул. Около стула стоит Боровский, вытянув ногу чуть ли не на уровне своего лица, и руками снимает кожаную галошу. Цирковой номер, но Надежда Константиновна, вышедшая встречать гостей, ничуть не удивилась. Только потом Артем узнал, что Вацлаву Вацлавовичу в Таганской тюрьме повредили позвоночник, и если он сядет, нагнется, то обратно ему самому не разогнуться.

Надежда Константиновна пригласила в кабинет Ильича.

Просторная комната. Удивительно, как это она умещается в этом маленьком домике… Железная кровать, простой стол, два стула — вот и все убранство. Пока гости оглядывались, Надежда Константиновна принесла табуретку.

Владимир Ильич появился как-то неожиданно. Артем даже и не заметил, откуда он вошел.

— Вацлав Вацлавович, рад, рад видеть, дорогой, и судя по всему в полном здравии.

— Если не считать позвоночника, который очень мешает мне, когда приходится браться за оружие.

Владимир Ильич рассмеялся, погрозил Воровскому пальцем, а Артем и Ворошилов недоуменно переглянулись: ужели этот сгорбленный и на вид такой мирный мужчина не только пишет статьи и фельетоны, но и состоит в рядах боевиков?

Заметив удивленные лица гостей, Ленин засмеялся еще громче, рассмеялась и Надежда Константиновна:

— Вацлав Вацлавович, эти товарищи не знают, каким оружием вы предпочитаете отбиваться от казаков и полицейских.

Воровский молча вышел в коридор и вернулся, неся в руках пару кожаных галош. Теперь рассмеялись и Артем с Ворошиловым. Между тем Боровский с серьезной миной стал объяснять:

— Великолепное, превосходное оружие, и всегда при тебе, не вызывает подозрений и, что самое поразительное, действует на противника ошеломляюще.

— Вацлав Вацлавович, товарищ Артем в Париже брал уроки военного искусства у профессора какой-то там академии, а вы — галоши, — с этими словами Владимир Ильич подошел к Артему, крепко пожал ему руку. — Вы знаете, Вацлав Вацлавович, что харьковские меньшевики обвинили товарища Артема в том, что он сам себе написал делегатский мандат. Кстати, Федор Андреевич, расскажите, как проходила выборная кампания на юге.

— Трудно проходила, очень трудно. У охранки полно осведомителей — и платных, и бесплатных, добровольцев, так сказать. Боюсь, что кое-кто из меньшевиков там тоже состоит.

— Какие у вас факты?

— Проводил я предвыборное собрание в мастерской на Нетеченской… Собрание прошло хорошо, но все заметили, что меньшевики отсутствуют, хотя их тоже пригласили. Кончилось собрание, вышел я на улицу с Димой Бассалыго — чудесный парень, — осмотрелись. Как будто ничего подозрительного. Пошли. Не успели свернуть за угол, откуда ни возьмись — два шпика и трое городовых. Оказывается, ждали.

— Как же вы ускользнули?

— Подраться пришлось, вот только у меня галош отродясь не было. Потом задали стрекача. Городовые пальто мне пулями продырявили. Я его бросил им под ноги, один запутался, упал, на него наткнулся второй, ну мы и нырнули в какой-то двор, заперли калитку, а сами через забор, потом через другой, взобрались на крышу и снова в чей-то двор. Так, по крышам, я и добежал до… военного госпиталя. А вот как увидел, что по двору прогуливаются солдаты, так решил — ну, все пропало. Но делать-то нечего. Кричу им со второго этажа: «Товарищи, я большевик, за мной гонится полиция!» «Ну и прыгай», — отвечают. Прыгнул, да неудачно, ногу подвернул, теперь уже не побежишь. Говорю солдатам, что я политический, а не вор какой-то, так что помогите уйти от фараонов. Вмиг раздобыли шинельку, шапку, бинтом перевязали лицо и повели через лазарет к парадному входу. Сами осмотрели улицу и выпустили.

— Да, похоже, что кто-то предупредил полицию. — Владимир Ильич постучал пальцами по столу, взял стакан. — Надюша, нельзя ли чаек подогреть, остыл за разговорами. Трудно, трудно приходится нашим товарищам. И меньшевики везде и всюду стараются мешать.

— Владимир Ильич, как вы полагаете, за кем будет большинство на съезде?

— Боюсь, что за меньшевиками. Так что предупреждаю: борьба предстоит нелегкая.

В передней прозвенел колокольчик. Надежда Константиновна тревожно оглядела собравшихся.

Артем встал и пошел открывать. Не спешил откинуть засов, прислушался. Как часто вот такая неторопливость помогала ему скрываться от полиции! Если за дверью фараоны, то они себя выдадут, раз, другой позвонят, затем застучат сапожищами, брякнет за дверью шашка, зацепившись за что-нибудь. Звонок повторился, ровный, без надрыва. Артем откинул засов. Перед ним стоял человек в элегантном зимнем пальто с поднятым бобровым воротником. Бородка клинышком, а лица не видно…

— Никитич, как мило с вашей стороны! А мы, право, полагали, что вы все еще в Париже, — раздался радостный голос Крупской.

— Признаюсь, Надежда Константиновна, была у меня мысль, проводив в Америку Горького, податься сразу в Стокгольм, да, видно, не судьба, нужно спасать мои предприятия от меньшевистского погрома.

— А нуте-ка, батенька, рассказывайте, и здравствуйте, Леонид Борисович!

Только сейчас Артем узнал Красина. За год Леонид Борисович еще больше пожелтел лицом, как-то осунулся, постарел. Не мудрено. Год-то какой ему выдался!

— Что случилось, Леонид Борисович?

— А то, Владимир Ильич, что наши «меки» уже похоронили революцию. Только скажешь невзначай — баррикады, вооруженное восстание — они и уши зажимают. Не приведи господи! Лишь одни легальные возможности, а уж митинги — средство крайнее. Потребовали, чтобы я свернул наши мастерские на Малой Охте.