Вадим Прокофьев - Наш Артем

Упоминание о Малой Охте заставило Артема повнимательнее вслушаться в беседу Красина с Лениным, но начало ее он все же пропустил.

— …И что же, они там, при мастерской, и живут?

— Да как вам сказать, когда засиживаются допоздна — то ночуют на месте, но чаще уходят ночевать по соседству, в гробовую мастерскую финна Людвига.

Артем хмыкнул. Красин, как опытный рассказчик, сделал паузу. Владимир Ильич подался немного вперед. Боровский снял пенсне, протер и вновь вскинул на нос…

— Нуте-ка, батенька, это что еще за пассаж?!

— Пассаж, Владимир Ильич, был только в первую ночь. Не обошлось тогда без происшествий. У Людвига, владельца мастерской, рядом каморка, в которой едва одна кровать умещается, а их трое заявилось — химиков. «Потапыч», есть такой бомбоваятель, нимало не смущаясь, выбрал себе гробик по росту, подсыпал стружки и улегся. Двое других предпочли устроиться на полу. Ночью проснулись от холода. А «Потапыч» знай себе посапывает, ну и они перебрались в гробы.

Утром Людвиг спросонья сунулся в мастерскую, так его чуть кондрашка с перепугу не хватила. Ничего, пообвыкли. Да, что и говорить, в гробах и тепло, и полиция, если к слову, ночью нагрянет, в гробах искать не будет, а заметит — испугается.

«Да, — подумал Артем, — моим петербургским друзьям приходилось не легче, чем мне в изоляторе Сабуровой дачи, рядом с умалишенным, вообразившим себя поленом и требовавшим, чтобы его немедленно засунули в печь».

В этот вечер еще долго светились огни на «Вазе». Артем и Ворошилов вернулись в Петербург с последним поездом. Боровский ушел с Красиным на его дачу тут же, в Куоккале.

Изменчива, капризна погода на Балтике, особенно весной и осенью. Утро вставало по-весеннему светлое, солнечное, какое-то умытое.

Велики чары природы. Еще вчера, пробираясь хмурыми финляндскими чащобами в маленький прибалтийский порт, где делегатов IV съезда дожидался старенький, отживший свой век пароходик, Артем чувствовал себя просто скверно.

После степного раздолья Украины темный, непроглядный лес, в котором и поздней весной под разлапистыми елями сереют кучи слежавшегося снега, навевал невеселые мысли.

А сегодня?.. Сегодня хочется петь. Нет, право хочется. И пусть за спиной все тот же угрюмый, темный финский лес, хорошо бы затянуть раздольную, широкую малороссийскую думу, да и гопак был бы уместен в такое утро.

Не у одного Артема было так светло на душе в это утро. Емельян Ярославский, уютно пристроившись в углу кают-компании, потешал собравшихся искрометными эпиграммами. Артем познакомился с ним только здесь, на пароходе. Оказывается, у большевистских делегатов имеется и свой поэт.

К вечеру на затихшее, иссиня-сливовое море наполз туман. И кают-компания приумолкла. Угомонился и Емельян. И вдруг сразу стало слышно, с какой натугой, как простуженно, с одышкой работает престарелая машина, как скрипят, постанывают скрученные старческим ревматизмом корабельные шпангоуты.

Ох, не приведи бог, шторм, и тогда… Не хотелось и думать о том, что тогда. Артем выбрался на тесную палубу, настил протерт чуть ли не до дыр. И сразу едва не оглох от надрывного крика чаек. Они кружат и кружат над пароходом, долго плывут в теплой струе дыма из трубы, стараясь не попасть в черную дорожку копоти, и кричат… Тоскливо. Надрывно. Словно предупреждают о грозящих бедах, зовут обратно на берег.

Артем спустился в каюту. Уж лучше поспать как следует. Утро развеет все эти вечерние хмари.

Он проснулся от того, что очутился на полу каюты, пребольно стукнувшись головой о какой-то выступ.

Пароход стоял. На палубе слышались торопливые шаги, неясно доносились стертые крики.

Потом в сознание вкрадчиво проник булькающий шум льющейся воды. Ну вот, кажется, теперь они и правда в царстве Нептуна…

Артем вылез на палубу. Здесь собрались уже все пассажиры. Оказалось, что в тумане пароходик наскочил на подводный камень, его старое днище раскололось, как скорлупа гнилого ореха. И теперь они действительно тонут.

Но они не утонули. Спасательная шлюпка оказалась, в отличие от парохода, новой и достаточно вместительной, чтобы принять всех пассажиров и немногочисленную команду.

После теплой каюты, после всех треволнений, пассажиров бил озноб. А может, близость холодных балтийских вод вызывала такую неуемную дрожь.

Балтийское море невелико, да и населено оно пароходами довольно густо. Уже утром потерпевшие грелись в тесном кубрике финского ледокола. Он-то и доставил их в тот же порт отправления, к хмурым, темным лесистым берегам.

Стокгольм. На сей раз они добрались до него благополучно. Зато Владимир Ильич и другие делегаты-большевики изрядно поволновались. Ведь они приехали раньше и никак не могли понять, куда запропастились остальные товарищи во главе с Надеждой Константиновной Крупской.

IV съезд конечно же пройдет под эгидой меньшевиков, их шестьдесят два человека против сорока шести большевистских делегатов. Артем решил, что вряд ли ему удастся выступить на съезде. Он понимал, что Владимир Ильич сделает все возможное, чтобы разоблачить соглашательский характер меньшевистских призывов к мирному разрешению аграрного вопроса, к парламентаризму, как итогу революции. А кто же лучше Ленина может это сделать?

Артем любовался Ильичем, слушая его доклад «О современном моменте и классовых задачах пролетариата».

В редкие свободные от заседаний дни Артем бродил по шведской столице. Вот знаменитый Скансен. Добрался до него уже к вечеру. А жаль. Скансен — парк, и здесь легко дышится. На заснеженных еще аллеях почти не видно людей, зато олени чувствуют себя привольно. Где-то рядом должен быть исторический заповедник.

Артем решил было, что заповедник оставит на следующий раз, но когда разглядел среди темных елей слабо мерцающий огонек, когда увидел вдали строгие очертания старинной церкви, то не выдержал — побрел на огонек и очутился в шведской усадьбе давней давности. Крестьянская изба. Это не поздняя подделка, избе и впрямь триста лет. И церковь оказалась сложенной из бревен. Неподалеку еще строение. Артем подошел поближе. С трудом различил надпись — дом какого-то генерала, служившего при Карле XII. Как просто, оказывается, здесь зайти за кулисы Полтавской битвы!

Захотелось заглянуть внутрь. Грубая тяжелая мебель. Деревянные миски, пряжа, распяленная на кроснах. От всего так и веет патриархальщиной. Здесь время застыло.

Когда выбрался на залитые огнями улицы Стокгольма, сообразил, что забыл пообедать. А теперь уже поздно, шведы все любят делать обстоятельно, и в кафе здесь не поешь «на ходу».

Улицы улыбаются светящимися витринами, вывесками, разноцветными флажками у входов в магазины: флажки свидетельствуют о том, что с вами будут разговаривать на любом из языков тех стран, которым они принадлежат.