Агния Кузнецова - Много на земле дорог

Вовремя дала наказы внуку Александра Ивановна. К утру ее не стало. А еще через день похоронили ее в зеленой пади, на старом кладбище, которое старожилы называли Федотовым кладбищем, потому что первым был похоронен там Федот Стручков, основатель выселка. Дом его и сейчас стоит на окраине села — почерневший, покосившийся, похожий на старый гриб.

А жизнь шла по-прежнему. День сменяла ночь. Неделя бежала за неделей. Колхозники Веселой Горки так же трудились на полях, ребятишки бегали в школу. И только в жизни Кости закрылась страница, связывающая его с неповторимым прошлым.

В эти дни он был окружен заботой всего села. Илья Ильич старался держать старшего пионервожатого возле себя. На Ганьку и Намжила напала вдруг бессонница. Они жаловались, что дома не дают спать петухи и собаки, и бегали ночевать к Косте. Наталье Семеновне пришла охота ежедневно стряпать рыбные пироги, пельмени или шаньги, и все это она несла пробовать Косте.

И только та, забота которой могла быть самой дорогой и успокаивающей, проявила к Костиному горю полное равнодушие. Она, кажется, даже не была на похоронах Александры Ивановны. Впрочем, Костя точно не помнил этого. Он был слишком удручен смертью бабушки и на похоронах ничего не замечал.

Елизавета Петровна и всегда-то деятельная, энергичная, веселая, в эти дни находилась в особенном настроении. Она еще больше похорошела.

Звонкий смех ее то и дело звучал в учительской и на переменах, когда, окруженная влюбленными в нее старшеклассницами, она гуляла по коридору или второпях присоединялась во дворе к школьной волейбольной команде. Она умела ловко отразить два-три удара мяча и, разрумянившаяся, красивая, поправив свою золотистую корону волос, шла под укоризненными взглядами пожилых учителей заниматься делами.

Она все время куда-то спешила и теперь в школе находилась только те часы, которые были обозначены в расписании. Ей некогда было проявлять внимание к Косте. Поглощенная собой, она вдруг забыла о нем…

Но однажды Елизавета Петровна все же о Косте вспомнила.

Как-то вечером в ожидании Ганьки и Намжила Костя сидел над книгой в своем опустевшем, грустном доме и готовил институтское задание. Он услышал стук калитки, легкие, спокойные шаги на крыльце и почувствовал, что это идет она, Елизавета Петровна. Костя еще ниже склонился над книгой и поднял голову только тогда, когда Елизавета Петровна миновала кухню и вошла в горницу.

— Занимаешься? — весело спросила она.

Костя молча поднялся. Краска постепенно сходила с его щек, и лицо становилось бледным.

Елизавета Петровна вгляделась в него и ужаснулась:

— Похудел как!

Она близко подошла к Косте, с искренним участием обняла его и ласково, как ребенка, погладила по голове.

Костя порывисто отстранился.

«Только сейчас заметила и наконец пожалела», — подумал он.

Елизавета Петровна поняла его мысль.

— Друг мой, прости, — сказала она. — Ты несчастлив теперь, а я, напротив, непростительно счастлива…

Косте вспомнилось то ощущение приближения грозы, которое он пережил перед смертью Александры Ивановны. Он счел это за предчувствие… И вот опять на потемневшем небе, как мохнатое, страшное чудовище, ползла такая же туча. Она несла с собой страх, гибель надежд, мрак и отчаяние.

Костя опустился на стул.

— Друг мой, у всего есть конец, — продолжала Елизавета Петровна. Она придвинула стул поближе к Косте и тоже села. — Александра Ивановна прожила большую и очень хорошую жизнь, прожила красиво и честно. А твоя жизнь только начинается, и в ней будет еще столько хорошего!

С детства Костя привык откровенно разговаривать с Елизаветой Петровной.

— Самое страшное — потерять близкого человека, — тихо говорил Костя. — И я это теперь знаю… В жизни моей появилась странная пустота. Я привык заботиться о ней, особенно в последнее время, когда она лежала здесь… — Костя с тоской посмотрел на кровать. — Привык все время думать о ней, беспокоиться. А теперь ничего этого ей не надо. И так пусто, пусто…

Елизавета Петровна с сочувствием смотрела на Костю, и глаза ее затуманились слезами.

— Вспоминаю прошлое, — продолжал Костя, — и совесть мучает: не всегда был внимателен к ней, иногда груб…

— Но для нее ты сделал все, что мог. Ты был заботлив, ты любил ее. Не терзайся, Костя, не выдумывай, чего не было, — ласково уговаривала его Елизавета Петровна. — Тебе отвлечься нужно, даже развлечься. Вот я и пришла пригласить тебя завтра к себе… на свадьбу.

Она была жестока или недогадлива?..

Нет, она просто любила, и все, кроме ее любви, отошло в сторону. Да и Костино увлечение она всегда считала несерьезным, а теперь даже забыла о нем.

— Придешь?

Костя молчал.

— Придешь? — снова повторила Елизавета Петровна.

— Похороны и свадьба!.. Ты думаешь о том, что говоришь?! — грубо выкрикнул он.

Елизавета Петровна его не поняла:

— Я думала, ты развлечешься. Прости, пожалуйста.

Она встала.

Костя тоже встал. Лицо его было еще бледнее, чем прежде, В карих глазах стояла такая нестерпимая боль, что в них было страшно смотреть. И наконец она все поняла.

— Прости, — почти шепотом повторила она и медленно, опустив голову, пошла к двери.

Гроза разразилась и в третий раз. Поистине по народной пословице: «Пришла беда — отворяй ворота».

Заболела учительница четвертого класса, и Костя проводил вместо нее диктант. Он всегда с удовольствием занимался с ребятами, — с учебником в руках ходил между партами, останавливался и заглядывал в тетради учеников.

— «Около дерева лежал желудь», — медленно диктовал Костя.

Он прошелся по классу и увидел, что некоторые пишут «жёлудь», другие «жолудь», третьи «желудь». Ему захотелось подсказать, но разум взял верх над ребячеством.

— Костя, так правильно? — спросила хорошенькая пухлая девочка с тонкими белыми косичками, концы которых смешно загибались кверху. Она ткнула пухлым пальчиком в коряво написанное слово «жолудь».

Костя прошел мимо с каменным лицом, молча.

— Вредный какой! — сказала ему вслед девочка. — Тоже учитель!

— Тихо! — строго оборвал Костя. — За дверь захотела?

Девочка притихла.

Дверь открылась, и в класс вошел Илья Ильич. Ребята вскочили, радуясь тому, что можно пошуметь и расправить плечи.

Илья Ильич сделал привычный плавный жест, разрешая ученикам сесть, и обратился к Косте:

— Зайди, Константин Павлович, после урока.

Обращение по имени и отчеству не предвещало ничего доброго. Костя это знал и мысленно стал перебирать свои провинности. Ни на чем остановиться он не мог.