Агния Кузнецова - Много на земле дорог

В эту ночь Надя долго не могла заснуть. «Что же это со мной случилось? — беспокойно думала она. — Учились вместе, переписывались, всегда были просто товарищами… А тут вдруг встретились через год, и началось такое, от чего голова пошла кругом… Он такой честный, искренний, хороший… и такой красивый… лучше всех…»

Утром она шла на завод и опять думала о Косте. Ей вспоминалось его лицо, его голос. Его прощание с нею на крыльце, когда он ласково назвал ее Надюшей.

Костя в эти часы тоже думал о Наде. Встреча с ней глубоко запала в его душу, и он понял каким-то неизъяснимым озарением: Надя — это его судьба.

«Давно ли ты так беззаветно любил Лизу и считал, что любовь эта будет вечной?! — рассуждал сам с собой Костя. — Значит, действительно нет на свете вечной любви…»

Нет, любовь к Лизе была ненастоящей, это была, скорее, мечта, преклонение перед недосягаемым. А Надя — жизнь… Это совсем, совсем другое.

Надя зашла в конторку за папкой и направилась в бухгалтерию закрывать наряды. В дверях она столкнулась с Иваном Синицыным. Он хотел посторониться, но его сильно качнуло, и он плечом задел Надю. Острый запах водки ударил ей в лицо. Надя отступила и, приглядываясь к Ивану, со страхом и с болью подумала: «Пьян!»

— Ну, вот видишь, какой я, Надежда Васильевна? Теперь и в комсомол не примешь, — невнятно сказал Иван, глядя на нее усталыми глазами; лицо его было потное и красное, сдвинутая набок кубанка еле держалась на взлохмаченной голове. — Запью! Сказал — запью, и запью!

— Эх, ты! — задыхаясь от негодования, воскликнула Надя. — Бригадир бригады коммунистического труда! Иди сейчас же домой. Понял?

Но Иван домой не пошел. Он ходил по полигону в разорванной до живота рубашке, вызывал всех на драку, хвастал своими огромными кулачищами. Рабочие с трудом увели его в общежитие и уложили в постель.

На другой день Иван Синицын пришел в комитет комсомола. Здесь уже был Слава, и Иван попросил Надю выйти на минутку в коридор.

— Ты прости меня, Надежда Васильевна. Слово даю: никогда больше такое не повторится.

Вдруг он снял с головы кубанку, трахнул ею об пол, с рыданием в голосе воскликнул:

— Эх, жизнь наша — копейка! — Помолчав, добавил: — Только на тебя я не в обиде, Надежда Васильевна. Голубые глаза тебе, видно, по нраву больше, чем серые.

— Подними шапку! — строго сказала Надя.

Иван поднял кубанку и небрежно напялил ее на голову.

— Теперь иди и работай. И помни, что для меня и голубые глаза и серые одинаковы…

А про себя подумала: «Мне карие больше по сердцу!»

Она возвратилась в комнату, где ее дожидался Слава. Он посмотрел на нее внимательно, словно спрашивал, что случилось.

— Вчера Илья Муромец был пьяный. Я пыталась отстранить его от работы. Приходил извиняться, — объяснила она.

Слава неопределенно промычал — после происшествия на воскреснике он избегал высказывать свое мнение об Иване Синицыне — и продолжал переписывать протокол комсомольского собрания.

Надя склонилась над чистым листом бумаги, по верхней кромке которого было написано: «План работы комитета ВЛКСМ». Но дело у нее подвигалось плохо. Написала три пункта, откинулась на стуле, задумалась. «Иван не преувеличивает. Он любит меня. И Слава глядит на меня преданными глазами. Скажи ему: «Слава, будем всю жизнь вместе?» — и он с радостью примет это предложение. А Костя?» Думать о Косте было почему-то страшно.

— О чем ты задумалась, Надя? — спросил Слава.

— О чем? — Надя тряхнула головой и взяла в руку карандаш. — О том, что все эти мероприятия, которые мы с тобой насочиняли тут, никуда не годятся. Нельзя же мириться вот с такими поступками, какой совершил Иван, или с этими дикими «обмываниями» получек. Надо придумать что-то такое, что захватило бы полигонцев за самое сердце. Понимаешь, Слава?

— Понимать — понимаю, но вот придумать что, не знаю.

— Кончай, Слава! Как говорится: «Утро вечера мудренее». — Она собрала бумаги и положила в стол.

Они вышли на улицу. Возле проходной к ним присоединилась Клеопатра. Решили пойти в кино, еще раз посмотреть «Балладу о солдате», но Слава заколебался:

— Сережа у меня болеет. Второй день температурит.

— Что же ты в комитете столько торчал?! — упрекнула его Надя. — Иди скорее домой! А завтра вечером, когда ты будешь на работе, я приду посижу с Сережей. Согласен?

— У тебя и без Сережи дел невпроворот.

— Я учебник с собой возьму. Готовиться к экзаменам буду. А послезавтра Клеопатра придет. Не возражаешь, Клеопатра?

— Конечно. Какие могут быть разговоры! — не без радости воскликнула Клеопатра.

Она все еще надеялась, что Слава окажется не таким уж «железобетонным»…

…Утром Сережу посетил врач, прописал таблетки от простуды и велел провести дня три в постели.

Сережа ждал Надю и очень обрадовался, когда она появилась.

— Одному скучно. Время идет медленно-медленно. Кажется, совсем не двигается.

— Ну, у нас время пролетит быстренько. Прежде всего мы с тобой приготовим обед. Потом приберем в комнате, потом почитаем книгу, потом разгадаем новый кроссворд. Ну как, здорово?

— Не очень здорово. Это совсем не весело.

— А мы еще разыграем сказку. Король поваров! — обратилась она к Сереже. — Выдайте мне на обед какие-нибудь драгоценные продукты. Что у вас имеется?

— Вон курица за окном, — оживляясь, сказал Сережа.

— Отлично! Но это не курица, а жар-птица! Я слепну от ее лучей. А оливковое масло? Где оно, король поваров?

— Масло тоже за окном! — весело засмеялся Сережа и приподнялся на локте.

— Отлично! А где у вас хранится, король поваров, золотая картошка? А жемчужный рис?

— Золотая картошка в углу, в коробке. Вчера ее король Славик с волшебного рынка принес. А жемчужный рис на полочке, в бумажном кулечке.

— Итак, король поваров, вы желаете кушать суп из жар-птицы с золотой картошкой, а на второе — жареное крыло жар-птицы с жемчужным рисом?

— Желаю! — крикнул Сережа и соскочил с кровати.

— Но позвольте вам заметить, король поваров: вы увлеклись. Ложитесь немедленно в постель. А я отправлюсь на кухню, хотя там и живет злая волшебница.

Сережа лег снова на кровать и вскоре заснул, а Надя приготовила обед и отправилась домой.

Утром Сережа со смехом рассказывал брату, как они играли с Надей.

— Славик, тебе уже пора жениться. Женись, пожалуйста, на Наде, — вдруг, озабоченно морща лоб, сказал Сережа.

В первую минуту Слава от слов братишки опешил.

— Надя может не пойти за меня, — серьезно ответил он.

— Что ты, Славик! — изумился Сережа. Ему казалось, что за его брата с радостью пойдет замуж любая девушка. — Хочешь, Славик, я с ней поговорю?

Слава засмеялся, но, помолчав, строго сказал: