Тадеуш Доленга-Мостович - Мир госпожи Малиновской

Труднее всего было со ссудами. Для покрытия полной суммы не хватало еще почти восемнадцати тысяч. И тут снова пришлось обратиться к семье.

Она начала новое паломничество по родным и знакомым. Увы, почти все выехали на лето. Тетка Сименецкая сидела в Вихе, госпожа Мирская — на Волыни, Дина — в Шенгене, а у Паенцких было так плохо с наличностью, что они и сами искали, где взять в долг. Наконец она сумела собрать почти десять тысяч, при этом две одолжила у доброй Ендрусь. Большую часть требуемого она покрыла, но не могло быть и речи об освобождении Эвариста до того, как она выплатит полную сумму. Тогда она вспомнила о его кузене, Феликсе Малиновском. Не было другого выхода, пришлось ехать во Львов. В результате она во второй раз не сумела воспользоваться разрешением на свидание с мужем, только прислала ему белье и еду. Хотела передать еще и письмо, но на это согласия не получила.

«Что ж, — думала она. — Мое дело сейчас важнее».

А ехать пришлось лично, поскольку, хотя она и могла попросить об этом Боровича, Мишеньку, Дору Жуковецкую или кого-то другого, настолько же дружественного к ней, зная, что не встретит отказа, это казалось ей неправильным. А кроме того, получить у Феликса эти восемь тысяч было крайне необходимо. Она не сомневалась, что сумеет его убедить, хотя и знала, что Феликс нелюдим и не слишком-то расположен к сантиментам.

После бессонной ночи в вагоне она чувствовала себя разбитой и настолько уставшей, что с трудом могла собраться с мыслями. Узнав от горничной, открывшей ей дверь, что «господина профессора дома нету», она чуть не расплакалась.

— Но он не выехал из Львова?

— Нет, он на прогулке. Может, вы подождете?

— Подожду.

— Тогда прошу сюда, в салон. А как мне доложить, когда хозяин вернется?

— Скажите, — заколебалась Богна, — что… что это жена Эвариста.

— Слушаюсь.

Богна села и осмотрелась. Большой салон с тремя окнами был полон мебели, аккуратно накрытой чехлами из белого полотна. Картины на стенах, люстра и лампы тоже были закрыты. Вдоль стены лежал свернутый ковер. Выглядело это как склад мебели.

Вдруг в комнату вошла симпатичная девушка-подросток в коротком синем платье. Ее круглое личико и большие карие глаза выражали интерес и едва скрываемое веселье.

— Простите, хочу представиться, — сказала она спокойно. — Я — Казя. Мамочка еще одевается, а папочка гуляет. Ах, какая вы милая! Я даже не думала… — Она смело протянула руку Богне и добавила: — Я ведь должна говорить вам «тетушка», но вы слишком молоды и красивы для такого тяжелого титула. Правда?

Богна слабо улыбнулась.

— Не думала, что вы… что ты такая большая. Эварист рассказывал о тебе как о ребенке.

Девочка надула губки:

— Ах, дядя был тут в прошлом году, а кроме того, он такой важный, что без палки и не подступись. Можете себе представить: хотел, чтобы я ему руку целовала! Знаете, что я сказала? Сказала так: «Пусть дядя этого от Пшиемской требует».

Она рассмеялась, но тут же замолчала, как видно, поняв, что ляпнула глупость.

— Знаете… он немного волочился за той актриской. Думаю, вы должны его крепко держать в узде.

Богна подумала: «Тут еще ни о чем не знают». Но в этот момент Казя выпалила:

— А теперь уважаемый дядюшка сидит?… Славная история. Мамочка утверждает, что давно это предвидела. Но мамочка всегда предвидит, только когда что-то случится. Дедушка говорит, что мама — это Пифия с вышедшим сроком годности, или как-то так. Скажете мне, что он там, собственно, устроил?

— Мне неприятно об этом говорить, дорогая.

— О, прошу прощения, извините. Я и правда неделикатная. Это глупое любопытство. Наверняка кажусь вам мещаночкой. Я знаю, что вы из аристократии. Мама говорила, что такого стыда перед своей семьей вы не вынесете, мол, это результат того, что вы вышли замуж бог весть за кого, но это она уже говорила назло папочке. Прошу прощения. Вы на меня не обижаетесь?…

— Нет, милое дитя, с чего бы?

— А можно вас поцеловать?

Богна обняла девочку и крепко ее поцеловала. Вдруг она поняла, что через несколько месяцев у нее самой будет ребенок.

— Но жаль, что вы жена дяди, — покачала головой Казя. — Он какой-то такой… Не знаю…

Дверь открылась, и в комнату вошла невысокая полная блондинка старше сорока. Крепдешиновый розовый халат тесно обтягивал ее обильные формы. Волосы ее были недавно завиты, а выражение лица казалось трагичным.

— Дорогая моя, — начала она громким патетическим шепотом, — дорогая моя! Как же больно, что приходится приветствовать вас в моем доме в такой момент и при таких обстоятельствах…

Обеими пухлыми ладошками она сжимала руку Богны.

— Такое несчастье, такой позор, — продолжала дама. — Прямо стыдно людям на глаза показываться, если бы еще Феликс не ходил с ним везде по городу… Простите, — добавила она чуть небрежно, — за этот беспорядок, но я не ожидала вас…

— Это я прошу прощения за неожиданное вторжение.

— И в каком же отеле вы остановились? — спросила жена Феликса.

Богна поняла послание: похоже, на гостеприимство в этом доме ей рассчитывать не приходится.

— Ни в каком. Я тут всего на несколько часов. В три отходит мой поезд в Варшаву.

— Как же это возможно! Так ведь и здоровье можно потерять! Ох, боже, что мы терпим от наших мужей, — заломила она руки. — Скажу вам: думала, меня удар хватит, уж простите. С того самого дня не могу успокоиться. Правда, мне не в чем упрекнуть своего мужа… Такой видный человек… уважаемый… Но что тут можно знать наперед? Верно?… Они все же родня, кузены. Между нами, мы обе совершили мезальянс. О нет, дочери своей я ни за что не позволю выйти за бедного человека. Если кто-то с детства не жаловался на недостаток чего бы то ни было, то и позже никакие чудеса его не искусят. Но что же случилось? В газетах разместили только короткое сообщение.

Богна печально улыбнулась.

— Прошу мне простить, вы ведь прекрасно почувствовали, как мне неприятно говорить об этом деле.

— И много ли денег пропало?

— Шестьдесят с небольшим тысяч.

— Матерь Божья! И он все прогулял?… Вот так времена, моя дорогая! Я думала, что он взял миллион, может, два, что хотел себе будущее обеспечить. Но я всегда говорила, что этот Эварист — человек несерьезный, да, уж простите, но несерьезный он человек. Такой стыд!.. Прошу прощения, наверное, вы еще не завтракали?…

— Спасибо. Я не голодна.

— Матерь Божья! О чем я только думаю! Казя! Пойди-ка прикажи готовить завтрак… Погоди… И пусть подадут сюда, знаешь, фарфоровую в крапинку… Погоди… Не сумеешь, я сама устрою. Пока что развлеки госпожу.

Еще раза три извинившись, она наконец вышла, а Богна вздохнула с облегчением. Напротив сидела опечаленная Казя.