Тадеуш Доленга-Мостович - Мир госпожи Малиновской

— Взрослые такие смешные, — сказала она. — Вот как детям не стыдиться родителей?

У Богны сжалось сердце: а ее ребенок тоже однажды так скажет?… Нет, невозможно. И вдруг она поняла, что отцом этого ребенка будет Эварист. Перед глазами ее кружили разноцветные пятна. Она стиснула зубы, чтобы не расплакаться.

— Мне кажется, — продолжала Казя, — что с течением времени люди становятся такими глупыми, толстокожими… мелочными… И потому смешными. А вы не такая. Боже, как бы я хотела иметь такую мать, как вы!

— Дорогое мое дитя, — Богне на глаза навернулись слезы, — откуда же тебе знать? Мы почти незнакомы…

— О, я это чувствую.

— А кроме того, твоя мама вовсе не глупая и не смешная. Она наверняка очень тебя любит. Это неправильно, что ты ее стыдишься.

— Я ее тоже люблю, но меня раздражает, что она не видит, насколько она смешна.

— Видишь, значит, ты ее любишь.

— Можно любить даже тех, кто этого недостоин. Папочка говорит, что вы любите дядю Эвариста. Даже сам дядя это говорил. А я ему прямо в глаза: «Ну да, это еще одно доказательство, что любовь слепа». Он ужасно рассердился и назвал меня наглой соплячкой, сказал, мол, невесть что из меня вырастет. Такого сенатора из себя строил, а сам чужие денежки… — Она сделала жест, словно что-то ссыпала себе в карман. — Я никогда не выйду замуж. Бр-р!.. Вообще не стоит с мужчинами связываться. Так, легкий флирт, роман, но без близости…

— Казя! Если бы ты знала, какие глупости говоришь!

— Отчего же глупости?… Потому что раньше такого не бывало?… Так это вовсе не доказательство. Радио и самолетов тоже когда-то не было. А как представлю себе, что получу такого мужа, как папочка, дядюшка или кто-то из приятелей папочки, — так просто мне…

Она замолчала и прислушалась. В прихожей стукнула дверь и раздалось громкое пыхтение, потом донеслись звуки негромкого разговора, и в салон вошел Феликс Малиновский.

Он пополнел, округлился и еще сильнее облысел. Встав на пороге, произнес спокойно, но резко:

— Казя, прошу тебя, ступай к матери. Ты тут не нужна.

Девочка с иронией взглянула на Богну, извинилась и вышла. Только когда дверь за ней закрылась, господин Феликс молча поприветствовал Богну, кашлянул снова и уселся напротив с каменным спокойствием на лице.

— Вы приехали…? — спросил он.

— Я приехала к вам. И вы уже знаете, верно?

— Однако я попросил бы вас рассказать подробности этой страшной истории, которая отобрала у меня несколько лет жизни, — наморщил он лоб.

Богна коротко изложила суть дела.

— Да-да, — кивал он. — Его вина несомненна. Что ж… но и вы… хм… несете ответственность… Жили вы не по средствам. Это может себе позволить лишь тот, кто обладает большим достатком. Землей, домами, капиталом… Да… Следовало его сдерживать. Но случилось как случилось. Он обесчестил доброе имя, на котором, скажу я вам, и пятнышка не было, ни малейшего пятнышка. Меня весь Львов знает, да и Краков. Знает и уважает. А теперь я должен краснеть. Да, не по средствам жить… это величайшая ошибка. И что вы намерены делать?… Мне жена говорила: вы должны с ним развестись?… Очень справедливо. Я узнавал тут у одного адвоката — за такие растраты он получит три года точно.

— Пока что я ни о чем подобном не думала, господин Феликс, — перебила его Богна. — Думаю только о спасении Эвариста.

— Как это — о спасении?

— Благодаря доброте некоторых людей можно его спасти. Нужно только выплатить всю недостающую сумму.

— Сколько?

— Шестьдесят семь тысяч.

— Фью! — присвистнул Феликс. — Серьезные деньги.

— Потому-то я вас и прошу. Большую часть я уже выплатила…

— Значит, не все он спустил?

— Увы, но у меня был участок земли, за который я получила сорок тысяч, а кроме того, продала свои драгоценности, серебро, взяла в долг… И мне не хватает еще восьми-девяти тысяч. Меня уверили, что Эвариста сразу же освободят и дело закроют.

Господин Феликс искусственно рассмеялся:

— Вы и правда, уж простите меня, легкомысленная женщина. Значит, вы лишились всего, взяли в долг — и ради чего? Ведь его все равно уволят с должности и никуда не возьмут. На что вы станете жить? Как возвращать долги?… Похвально, конечно, с вашей стороны и благородно, не стану возражать, но — ради чего?…

— Он мой муж, и я не могу оставить его без помощи. Считаю это своим моральным долгом.

— А я не признаю моральных долгов по отношению к растратчикам. Советовал бы и вам не лезть в это дело. Я вот его видеть не хочу и на порог не пущу. Так меня обидеть!

— Не стану спорить, вы имеете право сурово его осуждать, хотя я верю, что случилось это не по его злой воле, а из-за отсутствия рассудительности, из-за слабости характера, из-за того, что он поддался дурному влиянию. Но я надеюсь, что в любом случае вы захотите поучаствовать в спасении Эвариста.

— Я?… Я?… Да я пальцем о палец не ударю!

Она принялась его убеждать. Использовала все аргументы, какие только могла. Ведь речь шла о сравнительно небольшой сумме. Однако господин Феликс остался непоколебим:

— Полагаю это бессмысленным мотовством, — повторял он.

После долгих уговоров он заявил:

— Да и… кто мне сможет пообещать, что Эварист эти деньги отдаст?

— Я вам обещаю.

— Я вам верю, но хочу спросить: с каких таких средств?

— Стану работать, для Эвариста какая-то должность найдется.

— Не думаю, но вам я могу поверить. Я не располагаю наличностью… Хм… Дам, сколько смогу.

Он вышел в соседнюю комнату, а потом вернулся с банкнотой в пятьсот злотых и листком бумаги.

— Хочу получить с вас расписку. — Он положил перед ней листок и перо. — Полностью, фамилия и имя.

— Всего пятьсот! — вырвалось у нее.

— Я не могу разбрасываться состоянием своих детей, — с достоинством ответил господин Феликс. — Времена тяжелые, а игра не стоит свеч.

Она с таким удовольствием отложила бы банкноту и вышла бы не прощаясь! Но не имела права этого сделать. Богна подписала бумагу, обещая себе, что этот долг она отдаст раньше прочих, даже раньше, чем Ендрусь.

Спрятав деньги в сумочку и увидев, что Феликс не садится, а стоит в ожидающей позе, она вскочила:

— Спасибо вам и до свидания.

— До свидания. Всех нас этот дурак обидел. Желаю счастливой дороги. До свидания. Целую ручки.

В прихожей мелькнуло кругленькая мордашка Кази. Богна же быстро сбежала по лестнице и пешком отправилась на вокзал. Там выпила стакан молока, съела булку и, попросив кельнера, чтобы вовремя ее разбудил, задремала в кресле.

Сон, однако, не придал ей сил, как и дрема в вагоне. Она приехала в Варшаву смертельно уставшей, но на отдых не было времени. Сперва она послала Эваристу пакет с едой, потом нужно было искать деньги. У знакомой швеи одолжила еще тысячу, Мишенька отыскал ей какого-то Файнцина, ростовщика, который согласился дать семь тысяч под десять процентов ежемесячно при условии, если она представит двух серьезных поверенных. С поверенными было уже проще. Профессор Шуберт поставил свою подпись, вторую — Сташек Карась.