Язмурад Мамедиев - Родная земля

Атанияз положил ему руку на плечо, сказал, довольный:

— Я всегда считал тебя самым лучшим и самым надежным чабаном, Керим. Это у тебя от отца. Я хорошо его помню. Отличный был чабан и человек смелый, умел, когда нужно, постоять за себя! И ты такой!

Керим смутился, пробормотал:

— Ай, ладно, бай-ага…

Атанияз засмеялся.

— Ну-ну, не скромничай. Огульхан, завари-ка нам еще чайку!

Жена поставила перед ним чайник и вернулась на свое место.

— Мама, — обратилась к ней Зиба, — посмотри, если я сюда нанесу узор, вот так, хорошо ли будет?

Огульхан удивленно повернулась к ней.

— С чего это ты стала советоваться? Всегда все делала по-своему.

Зиба вдруг рассмеялась, озорно блеснули ее глаза.

— Но ведь и вы изменились, — сказала она, — раньше в это время все мы на пастбищах были, а сейчас дома сидим.

Атанияз нахмурился. Он вспомнил ночной разговор в доме Оразсахата.

— Я собираюсь перебраться на пастбища Есем семейством, — сказал он. — В сельсовете говорил, Батыр поддержал — государство больше масла и шерсти получит.

— Ну, всем туда ехать незачем, — возразил Оразсахат. — Надо столько добра с собой везти — легко ли! Напрасно ты это затеял. А о государстве беспокоиться я тоже не собираюсь — своих хлопот полон рот.

Среди женщин, сидящих поодаль, прошел легкий шум. Многие месяцами не видели мужей, живущих в песках, и только весной могли поехать к ним.

Атанияз услышал, как одна из них сказала:

— Больше масла получили бы, а чего здесь без толку сидеть?

И он подхватил:

— Э, Оразсахат-бай, наши люди любят степь, свою кормилицу. Поехать в пустыню, которую посетил сам святой Хидыр, — это дело богоугодное. Не неволь людей, Оразсахат. Пусть, как и прежде, едут женщины на пастбище. Весной в песках — рай..

Оразсахат проворчал что-то неопределенное в ответ и переменил разговор…

И вот, теперь заговорила об этом же Зиба.

— Не знаешь — не болтай, — повернулся к дочери Атанияз. — Мы только задержались немного, а скоро все поедем на пастбище.

У Зибы запылали щеки от радости.

Огульхан недовольно покосилась на нее, сказала сердито:

— Иди-ка сними серпик [20] Серпик — кошма, которой покрывают верх юрты. . Всю работу на меня свалила, бездельница, а сама только украшениями занимается.

— Сейчас, мама, — покорно отозвалась Зиба. — Только чуточку еще вышью, и все.

Огульхан стала ворошить большими щипцами угли. Дым с золой вдруг пыхнул ей в лицо, она стала вытираться и только больше размазала. Зиба глянула на мать и уткнулась в подол, давясь от смеха. Керим тоже едва сдержал улыбку. Один Атанияз остался невозмутимым. Не до смеху ему было в этот час.

— Слышал я, что всех чабанов вызывают в сельсовет, к самому председателю.

Керим насторожился.

— К Батыру? Зачем?

— Говорят, к нему. А зачем — он вам сам разъяснит, это он умеет. Слышал, небось?

Керим кивнул.

— Он вас живо в колхоз загонит. А там все будет общее, стало быть, у каждого — ничего не будет. Чарыки по очереди носить, из одной чашки есть, — вот что такое колхоз. А насчет женщин такое говорят, — язык не повернется повторить. Хуже скота, тьфу!

Хорошо, что Зиба вышла из кибитки, а то Керим совсем сгорел бы от стыда. Как же так, думал он, Чары одно говорит, бай — другое. Кому верить?

— О, аллах, не допусти такого срама, — вполголоса причитала у печки Огульхан, — чтобы ушам не слышать, глазам не видеть…

У Керима сердце зашлось, когда подумал он, что и Зибу могут силой заставить вступить в колхоз.

— …Ты парень умный, сам все понимаешь, — донесся до него, словно издалека, голос Атанияза. — Смотри, не попадись в их капкан.

Батыра не было в сельсовете, когда Керим робко, не зная, куда деть свои большие, крепкие руки, переступил порог. Нурли, сидевший за столом, дружески улыбнулся ему и сказал Юрину:

— Это вот и есть тот самый Керим.

Юрин встал, шагнул навстречу замершему в дверях чабану, протянул руку.

— Здравствуй, Керим, — сказал он и, не выпуская руки, потянул к столу. — Садись, поговорим.

Керим уперся, хотел сесть у стены на полу, но ладонь у Юрина была не менее крепкой.

— Сюда, сюда, — подтолкнул он Керима к стулу, — привыкай.

И засмеялся просто, безобидно. Керим ответил ему улыбкой, осторожно присел на краешек шаткого стула, поставил палку между колен, оперся на нее для верности.

Юрин достал помятую пачку папирос, протянул Кериму. Тот, хотя и не курил, несмело, двумя пальцами, взял одну, поблагодарил.

«Ах, черт, — с восхищением подумал Юрин, — как красив бывает человек, постоянно живущий наедине с природой! Все просто, естественно, никакой игры».

Но он тут же приметил настороженность в его взгляде, ту особую экономность движении, которая появляется, когда человек ждет нападения. И сразу догадался: припугнули. Наговорили нивесть чего, вот и боится, хотя вида не подает, гордый.

Юрин сел на край стола, глубоко затянулся дымом, выпустил его в сторону и даже помахал, отгоняя клубы от лица гостя.

— Вообще-то в куреве хорошего мало, — сказал он, все еще улыбаясь, — да вот — привык. А ты этому не учись, не надо… Так вы с Нурли росли вместе? Он мне рассказывал о ваших проделках.

— В детстве мы не расставались, — сказал Нурли, — а лет семь уже почти не видимся. Он всё время в песках, с отарой.

Керим, почему-то смутившись, опустил глаза. Своего друга он теперь малость побаивался. Кто их разберет, начальников, лучше держаться подальше.

Но Нурли совсем не был похож на начальника. Он вдруг засмеялся громко, сказал, вытирая слезы:

— А помнишь, как мы растревожили осиное гнездо в стоге сена?

— Ай, что вспоминать?

Нурли повернулся к Юрину и пояснил, все еще не в силах подавить смех:

— Осы искусали его, а он решил отомстить им — подпалил стог. Вот занялось пожарище! Все сено сгорело, подоспевшие люди едва спасли овчарню. А мы такого стрекоча задали — только в соседнем ауле дух перевели.

— А мне все-таки досталось потом от отца, — вставил Керим, — так всыпал, десять дней лежать на спине не мог.

Юрин с интересом смотрел на них, очень похожих сейчас, в минуты общих воспоминаний, и таких разных…

— Ох, и драться ты был мастак, Керим! Помнишь, мне байские сынки проходу не давали, так ты решил их проучить — поймал Шанияза, надел на него хомут и загнал в арык, в самое глубокое место.

— Долго я его там держал, пока пощады не попросил.

— А Ниязкули пришел, орал, как ишак, грозил головы нам поотрывать, а мы перебрались через арык и сидели на той стороне нагишом. Он догадался, вытащил из наших штанов шнурки. Пришлось обеими руками штаны поддерживать, пока до дома дошли.

Они смеялись счастливо, как смеются люди, вспоминая дорогое сердцу.

— Я вижу, вы отчаянные ребята были, — посмеиваясь, сказал Юрин.