Регина Эзера - Их было три

— Ты ещё вчера обещал приехать! — сказала она Симанису, ещё находясь во власти воображения.

— Не смог. У матери опять колотьё началось. Некому было корову подоить, — усталый голос звучал глухо, в нём не было ни тени игривости и юношеского нетерпения.

Илма разочарованно вздохнула.

Больная мать… Доение коровы… О боже, неужели даже теперь, ночью, нельзя избавиться от всего этого! Разве недостаточно, что она целый день думает о коровах, свиньях, огороде, саженях Дров, прополотых гектарах лесных посадок?

Какая муха сегодня укусила Симаниса? Он умел быть совсем другим. Тогда, девять лет назад. Неужели прошло уже девять лет?

— Матери тяжело, — проговорил немного погодя Симанис.

Это была жизненная проза, не совсем, пожалуй, уместная в комнате, где за окном шумел лес и мерцали осенние звёзды, а стареющая женщина отчаянно силилась обмануть время.

Илма охладела. И стоило рассеяться обманчивому розовому туману её воображения, как их отношения стали на реальную, деловую почву. Она была всего лишь пожилой вдовой, боявшейся старости, и хозяйство её нуждалось в паре сильных мужских рук. Он, Симанис, с седеющими висками, отец двоих детей, но юношески страстный… Перед глазами Илмы всё вдруг предстало в неприкрытом, грубом виде, — точно при вспышке молнии.

«Такова жизнь», — подумала она, пытаясь найти оправдание.

— Мать одна слишком переутомляется, — продолжал Симанис, не то чтобы упрекая, а как бы рассуждая сам с собой.

Этот усталый глухой голос снова вернул Илму к действительности, и она с неожиданной резкостью бросила:

— Не я ведь тому виной. Почему ты мне вечно об этом напоминаешь?

— Нет, ты не виновата, — согласился он.

— А она говорит обратное? Да?

Симанис не отвечал. Илма поняла. Он молчал, чтобы не сказать правду. Промолчать легче. Промолчать всегда легче, чем сказать…

— Она старуха. — Симанис искал оправданий.

— Ладно уж, ладно, — отозвалась Илма. «И чего я лезу в ссору?» — упрекнула она себя, но недавняя горечь искала выхода в озлоблении. — На прошлой неделе, я её встретила в магазине. Поздоровалась. Она не ответила.

— Она любила Айну, — просто и неожиданно откровенно ответил Симанис, не пытаясь ничего сгладить или смягчить. — Ей теперь тяжело. Она и детей любит.

— Так же, как ты любил Айну, — придирчиво начала было Илма, но тут же умолкла.

«Неужели я действительно ревную? Что за вздор! Хотя… Что в этом плохого? Не ревнуют только куры…»

Достаточно было сейчас Симанису вспылить, чтобы завязалась неприятная, мелочная перебранка. Но он молча, спокойно и кротко смотрел на неё, и до слуха Илмы доносилось лишь его размеренное дыхание.

— Симани!

— Да? — откликнулся он.

— Почему ты молчишь?

— Что я должен говорить?

— Ты любишь Айну?

— Послушай, Илма, прекратим этот разговор, — в голосе Симаниса слышалось сдерживаемое волнение. — Зачем ты меня мучаешь понапрасну? Тебе известно, как всё было на самом деле. Напрасно ты на меня сердишься.

После некоторого раздумья он продолжал уже гораздо спокойнее:

— Хочешь, Илма, я подам заявление в суд, чтобы нас с Айной развели? Поженимся, я переберусь сюда. Всё будет как полагается. Как ты думаешь, Илма?

Приподнявшись и облокотившись на подушку, он старался прочесть на лице Илмы её мысли. В темноте её лицо напоминало бледный, неясный овал, черты расплывались.

— А мать? — спросила Илма.

Симанис ответил вопросом:

— Мать? Я не понимаю, что ты хочешь сказать?

— Куда она денется?

— Конечно, пойдёт со мной.

Голос Илмы прозвучал в тишине комнаты так резко, что она сама вздрогнула:

— Нет!

Симанис не понял:

— Ты, Илма, серьёзно?

— Как же иначе? Пусть она идёт к Айне.

— Она ведь моя мать, — растерянно сказал Симанис.

— Но как же мы сможем ужиться, ненавидя друг друга?

Этого и Симанис не знал, он только ответил:

— Она бы примирилась…

— Я не желаю иметь в своём доме человека, который меня терпеть не может. Хватит и Фреда…

Симанис долго молчал. Потом проговорил с тоской, скорее подытоживая свои невесёлые мысли, чем отвечая Илме:

— Правильно. Детей — Айне, мать — Айне. — В его голосе была боль. — Зачем ты меня мучаешь, Илма, у тебя нет сердца.

Илма отодвинулась от него — холодная и равнодушная. Он с грустью подумал, как ловко она умеет из самого близкого существа в одно мгновение превращаться в чужого человека…

— Я тебя не мучаю, Симанис, я говорю то, что есть. И вообще — я тебя не держу. Не приглашала тебя, не звала. Я тебе уже предлагала однажды: останемся в своих семьях.

Она замолчала, ожидая ответа, но ничего не услышала.

— Симани!

Безмолвие.

— Симани, если тебя не устраивает твоё теперешнее положение, уходи. Уходи и больше не возвращайся. У тебя есть твоя Айна. И я найду человека, который…

Симанис резко повернулся.

— Ни за что!

Илма в темноте улыбнулась. «Так! Это опять прежний Симанис…»

— Ни за что, ты слышишь, Илма!

Симанис сжал её плечи словно тисками. Она съёжилась от боли, тихо смеясь ему в лицо.

— Дурачок милый…

— Зачем ты меня пытаешь? Ты сделала меня посмешищем в глазах людей. Говори, чего ты ещё хочешь?

— Поцелуй меня, — сказала она, продолжая смеяться.

В Симанисе боролись два чувства — желание оттолкнуть Илму и мучительный страх потерять её.

— Илма, перестань дурачиться. Я говорю серьёзно, а ты…

— Я тоже говорю серьёзно. — Она действительно перестала смеяться. — Симани, в будущую пятницу и субботу я хочу убирать картофель. Тебе придётся помочь.

— Я не смогу, Илма, — подумав, ответил он, чувствуя, как трудно, почти невозможно отказать ей именно сейчас, когда после досадной размолвки она опять стала такой близкой, что он пьянеет и голова кружится, как от запаха багульника. — В пятницу у меня в лесу…

— С Метрой я всё улажу, — перебила она его.

Симанис недоверчиво покачал головой.

— На этот раз не уладишь. Я должен на лошади вывозить дрова из болота на дорогу. В субботу утром придут машины. Хочешь, я приеду в четверг вечером и выпашу сохой столько борозд, сколько вы сможете убрать за пятницу? Выпашу хоть в темноте, — заверил он, убеждённый, что Илма не откажется.

Но она не согласилась:

— А кто будет поднимать мешки, кто повезёт картофель к ямам, кто будет копать? Конечно, я. Всё я. Спасибо, тогда уж лучше совсем не приходи. Фредис попросит лошадь в колхозе.

— Пойми, Илма, на этот раз я не могу…

В голосе Симаниса звучало искреннее сожаление, но она и слушать не хотела.

— Не можешь так не можешь. Чего уж…

— Может, лучше начать с понедельника? — с повой надеждой предложил он. — Я бы попросил недельный отпуск без сохранения содержания…

— А ты имеешь право брать отпуск за свой счёт? — с откровенной насмешкой спросила Илма. — Ты ведь платишь алименты…