Регина Эзера - Их было три

— Красиво! — послышался вдруг за спиной Гундеги мужской голос.

Покраснев, девушка сконфуженно обернулась, точно её застали играющей в куклы.

Она увидела незнакомого пожилого мужчину. Восклицание его прозвучало явно насмешливо, зато на лице, обращённом к зардевшейся Гундеге, была добродушная улыбка.

— Для жеребца такая причёска, пожалуй, слишком женственна.

Подойдя к коню, он, смеясь, потрепал его по седой шее:

— Эх, Инга, как же ты позволил заплести себе косу! Пить хочешь?

— Я уже его поила! — сказала Гундега, обрадованная возможностью вставить слово, вместо того чтобы молчать с глупым видом.

— А! — сказал незнакомец тоном, каким обычно выражают одобрение детям. — Ну, тогда мне понятно, почему вы в таких хороших отношениях.

Он подошёл к Гундеге и, подавая руку, назвал себя:

— Симанис.

Пожатие его жёсткой ладони было крепким. Гундега терпеть не могла людей, подающих руку безвольную и рыхлую, словно хлебный мякиш. Иногда она даже старалась представить себе, как здороваются двое таких, которые протягивают руку не для пожатия, а словно для того, чтобы её поцеловали.

Симанису могло быть лет пятьдесят. Статная, плечистая фигура его слегка ссутулилась — он был очень высок. Худощавое лицо его прорезали глубокие морщины. Глаза, как и улыбка, говорили о добродушии, и Гундега почувствовала почти необъяснимое доверие к этому большому сутулому человеку.

— Приехал помочь Илме зарезать телёнка, — пояснил он.

— Телёнка? Нашего, того — бурого?!

Видно, на лице Гундеги отразился испуг, потому что Симанис удивлённо взглянул на неё.

— Бычок Илме, к сожалению, не нужен, — сказал он.

— Я понимаю, но…

Гундега в таких делах была истой горожанкой, хотя какой уж город Приедиена? В её голове никак не укладывалась мысль о том, что между аккуратно нарубленными кусками мяса в магазинах и на рынке и бурым бойким телёнком, резво постукивающим копытцами по деревянному настилу загородки, существует какая-то связь. Это казалось обидным и возмущало до глубины души. Красивый телёночек, которого она ещё сегодня утром поила мучной болтушкой, никак не может стать куском мяса…

Гундега почти с ненавистью взглянула на Симаниса. Но он не обиделся, наоборот, лицо его вдруг осветилось непонятной нежностью.

— Вы ещё такая молоденькая, — сказал он, — настоящий ребёнок.

Он наклонился к вещам Гундеги:

— Помогу внести.

И неловко взял сумку. Из пакета посыпался изюм.

— Ой! — воскликнула Гундега. — Вот несчастье на мою голову!

Испуганный Симанис поспешно прижал сумку к себе, но изюм посыпался ещё сильнее. Наконец Гундега догадалась прикрыть полупустой кулёк, и оба, присев на корточки, принялись собирать ягоды.

— Ну и задаст же нам Илма перцу! Ох и задаст! — говорил Симанис.

И оба улыбнулись с видом сообщников.

Петух первым заметил, что здесь что-то просыпалось. Опередив своих многочисленных жён, он увидел изюминку и клюнул необычную находку. Ягода, видимо, пришлась петуху по вкусу, потому что он тут же поспешил созвать всех кур.

— Кыш! Кыш! — Гундега отчаянно махала руками и хлопала в ладоши, пытаясь прогнать назойливых птиц. Но они считали всё высыпанное на землю своей добычей и не уходили…

Когда Гундега с Симанисом вошли в кухню, Илма точила на бруске длинный нож. Она красноречивым, полным упрёка взглядом посмотрела на Симаниса, словно говоря: «Даже на это ты не способен…»

Он понял и хотел взять у неё нож и брусок, но Илма не дала, резко осадив его:

— Сама управлюсь!

Симанис пожал плечами, чувствуя себя неловко в присутствии Гундеги. Но Гундега по-своему поняла резкость Илмы:

«Сердится. Значит, видела в окно…»

Она молча выложила покупки на стол.

Проверяя, хорошо ли наточен нож, Илма прикоснулась в нескольких местах к лезвию.

— Как съездила? Всё привезла?

«Начинается!» — со страхом подумала Гундега и бессвязно начала:

— Везла… всё было хорошо, но высыпалось…

На лицо Илмы светлой полосой лёг зайчик: в лезвии ножа отражалось солнце.

— Что ты там бормочешь? Что у тебя высыпалось? Деньги?

— Я просыпал у неё изюм, — пояснил Симанис.

И в момент, когда Гундега собиралась получить головомойку, Илма неожиданно громко расхохоталась:

— О милостивый боже! Взгляни, Симани, как она перепугалась! Можно подумать, что миллион потеряла. Ах ты, глупышка!

Гундеге даже не верилось. В уголках её рта заиграла улыбка, она с благодарностью и восхищением смотрела на Илму.

«Какая тётя Илма хорошая! Просто невероятно, до чего хорошая!»

От Илмы ничто не укрылось, и она сказала Гундеге с тем радостным чувством, которое охватывает человека в минуту великодушия:

— Что осталось, ты, Гунит, можешь съесть. Всё равно булка с изюмом не получится. Муку и сахар положи в ларь. Мы с Симанисом пойдём телёнка резать…

Пока это совершалось, Гундега сидела в своей мансарде, боясь услышать какие-либо звуки со двора и в то же время прислушиваясь к тому, что там происходит. Ей казалось, что она сейчас услышит что-то ужасное. Но всё было тихо, пока на лестнице не раздались шаги Илмы.

— Иди вниз, трусливый зайчонок! — позвала она, добавив ещё что-то непонятное — Гундеге или Симанису, — и засмеялась.

За ужином они ели жареную телячью печёнку. Илма сказала, что до воскресенья всё равно её не сохранишь свежей. Гундега усиленно старалась не думать ни о чём, но никак не могла отделаться от чувства стыда, будто совершила предательство, ведь печёнка и в самом деле оказалась очень вкусной.

Гундега никогда не умела притворяться, и сейчас Илма могла прочесть на её лице всё, что занимало ум девушки. Переживания Гундеги казались ей странными, даже чуточку смешными и в то же время немного огорчали. Она сама не понимала, отчего это, а Гундеге всё-таки сказала:

— Ты излишне чувствительна, Гунит. Жизнь так не проживёшь, тебе будет очень трудно.

Илма сделала паузу, отыскивая нить, которая помогла бы ей связать молодость Гундеги с её собственной молодостью, нет, вернее, с детством. Неожиданно для себя она сделала открытие, что у неё, в сущности, молодости-то почти и не было. Как странно! В семнадцать лет она уже была женой Фрициса. А до этого… До этого она ведь была ребёнком.

Илма заметила устремлённый на неё взгляд серых глаз. В них стоял немой вопрос.

— Почему, тётя? — наконец спросила Гундега.

— Видишь ли, — неуверенно начала Илма. — Когда отец резал свинью, я, ещё ребёнком, залезала в кровать, укрывалась с головой одеялом и визжала так, будто резали меня. А потом, когда мужу случалось быть в отъезде и рядом не оказывалось ни одного мужчины, я со всем и со скотиной справлялась сама…