Регина Эзера - Их было три

Мгновение, и танцующие заслонили их, — напрасно Гундега искала их взглядом. Они вновь вынырнули так же неожиданно рядом с ней. Ей была видна лишь спина Виктора, а Дагмара вся, начиная от чёрных волос до таких же чёрных лёгких туфелек, сияла вызывающей красотой, и Гундега в сравнении с ней казалась серым, незаметным воробьём.

— Что с вами? — спросил Арчибалд.

— Простите, я, кажется, наступила вам на ногу.

Чувствуя себя виноватой, Гундега подняла на Арчибалда смущённое лицо и повторила:

— Простите.

Арчибалд удивлённо и сочувственно улыбнулся. Она поспешно опустила глаза, ей подумалось, что именно так улыбаются взрослые обиженному ребёнку.

Танец окончился, и Гундега медленно направилась к выходу. В дверях она опять увидела Виктора и Дагмару. Они стояли и разговаривали, и Дагмара была так невыносимо, так безжалостно красива. Когда Гундега одевалась, из зала донеслись звуки музыки, там опять танцевали. Она с горьким сознанием превосходства подумала, что нет более глупого занятия, чем танцы — схватившись за руки, вертятся, прыгают, наступая один другому на ноги, и при этом идиотски улыбаются.

Это был горький осадок от пьянящей радости первого вальса.

Луна играла в прятки. Она то скрывалась за облаками, то украдкой выглядывала, просунув между ними малюсенький золотистый краешек, и, наконец, появилась, улыбающаяся, во всём своём беззастенчивом блеске. Над землёй струился желтоватый свет, придавая порхающим снежинкам металлический оттенок. При этом свете зубчатая стена леса вырисовывалась на фоне чёрно-синего неба более резко и казалась выше, чем при солнечном освещении, а дорога превратилась в серую, неизвестно куда уходящую реку застывшего свинца.

Временами ветер доносил звуки музыки из клуба. Они то нарастали, то замирали, и казалось, к ним прислушивалась даже эта блестевшая на небе плутовка луна, чтобы через минуту испуганно нырнуть в очередную облачную перину. Тогда на землю опять опускался желтоватый мертвящий сумрак.

В этом сумраке Гундега увидела фигуру человека. Проглянувшая луна осветила закутанную в платок женщину. На фоне сверкающей дороги она казалась совсем чёрной. Гундега обогнала её и оглянулась — знакомое круглое полное лицо с улыбающимися глазами. Олга Матисоне.

— Вы тоже домой? — удивилась Гундега.

— Разве вам, Гундега, кажется, что ещё рано? А мне, наоборот, показалось, что я слишком долго задержалась. Наверное, уже больше десяти часов.

— Вы с фермы?

— Конечно. Надумала у меня одна свиноматка в самый праздник пороситься.

— Вот что! А я думала… вы с вечера возвращаетесь.

— Не получилось. А вы были?

Гундега пробормотала что-то невнятное.

Матисоне улыбнулась.

— Не понравилось?

— Почему не понравилось?.. — поспешно ответила Гундега.

Матисоне пристально взглянула на неё и ничего не сказала.

— Вам часто приходится работать по ночам? — спросила Гундега больше для того, чтобы скрыть неловкость.

— Случается. У свинарок, ухаживающих за свиноматками, беспокойная работа. Не всегда рассчитаешь по часам. Приходится и ночами дежурить.

— Трудно? — спросила Гундега и тут же прикусила губу. «К чему этот пустой вопрос: трудно, нетрудно? Он вынуждает к такому же неопределённому, бесцветному ответу».

Но Матисоне серьёзно сказала:

— В каждой работе свои трудности.

За поворотом показались Межроты. В тёмных: окнах отражалась луна.

— Жанна, вероятно, уже спит, — сказала Гундега.

— Разве она не в клубе?

Гундега рассказала о пари между Жанной и её братом. Матисоне, смеясь, покачала головой.

— Мне бы хотелось быть похожей на неё! — пылко вырвалось у Гундеги.

— Что вы говорите? — искренне изумилась Матисоне. — В каком смысле?

— Ей всё как-то удивительно легко даётся — что надумает, сделает. А я… я всегда ломаю голову, сомневаюсь, и вообще…

Они подошли к повороту на Межроты, и Гундега остановилась, чтобы попрощаться.

— А я пройдусь немного с вами, — сказала Матисоне, — провожу.

— Сейчас, ночью?

Матисоне осмотрелась.

— Такой тихий вечер. Всё кругом бело, чисто. Это настоящий отдых после той слякоти…

Гундега тоже посмотрела на покрытые свежим снегом поля. И подумала: будь она художницей, написала бы эту снежную зимнюю ночь, а название картине дала «Отдых». Или «Покой». Нет, всё же лучше «Отдых»…

— Пойдём? — заговорила Матисоне. — Или знаете что? Зайдёмте лучше ко мне.

— Сейчас? — удивилась Гундега.

— Вы ведь гостили в Межротах только в моё отсутствие.

Гундега медлила.

— Я, право, не знаю…

— Погреемся, попьём чайку… У меня сегодня был трудный день, всё равно сразу не уснёшь.

— Ну хорошо. Только на минуточку.

Наружная дверь была не заперта, не слышно было и лая собаки. «Верно ведь, — вспомнила Гундега, — в Межротах совсем нет сторожа». Странное ощущение. Ничто не мешало зайти в дом — ни замок, ни собака.

Под потолком кухни ярко вспыхнула лампочка. Матисоне открыла ещё одну дверь, свет зажёгся и там, только менее яркий.

— Идите сюда, Гундега.

Судя по всему, это была комната самой Матисоне. Тоже узкая, как у Жанны, она казалась загромождённой мебелью. Стол, стулья — все кустарной работы, а на столе — небольшой телевизор и рядом с ним крохотная ёлочка. Матисоне дала Гундеге несколько журналов, чтобы не скучала, а сама отправилась на кухню. Немного погодя послышался треск горящей лучины или бересты и тихо, уютно загудел огонь.

На стене напротив Гундеги висели часы. Они громко, неторопливо тикали, отсчитывая секунды, словно вписывая их в огромную книгу времени. Половина одиннадцатого. После холода комната казалась тёплой, даже слишком натопленной. Матисоне весь день была на ферме, вероятно, печь топили Жанна или Арчибалд. Такие маленькие комнатки быстро нагреваются.

Гундеге вспомнились высокие, просторные комнаты Межакактов. Весной и летом, наверное, там весело, но сейчас, зимой, приходилось мёрзнуть, несмотря на то, что круглые железные печи были раскалены — не дотронешься. Холодно, конечно, оттого, что потолки высокие. Но сейчас Гундеге вдруг подумалось — холодно потому, что помещение не согревается дыханием людей…

Матисоне внесла кипящий чайник и две кружки.

— Видите, как быстро, — сказала она. — Жанна оставила чайник в духовке. Мне пришлось только немного подогреть. Я люблю очень горячий чай, — она засмеялась. — чтобы обжигал. Это ещё со времён эвакуации. Пришлось побывать на Урале, там тоже любят горячий чай. И большие леса.

— Здесь тоже большие леса, — заметила Гундега.

— Это вам только кажется. Вот в Сибири — едешь целый день, а лесу и конца нет. Мои молодость прошла возле Нереты. Привыкла больше к низинам и болотам. Деревце — для тени, рощица — для грибов; а как приехала в Сибирь, вначале даже страшно было…