Регина Эзера - Их было три

— Ах, Дагмара, — грустно проговорила Гундега, — зачем нам спорить в это праздничное утро!

— Разве мы спорим, Гундега, малютка? Мы только говорим о жизни. Хорошо, одевайся, пойдём вниз.

Когда они спускались, Гундеге показалось, что поспешно захлопнулась дверь в залу. Но это произошло так быстро, что она не разобрала, было ли это на самом деле или ей показалось. Она вспомнила слова Дагмары, но не могла им поверить. Зачем. Илме оберегать её от Дагмары? Какая нелепость!

Но её не покидала неясная тревога, и она невольно несколько раз оглянулась, словно боясь слежки.

Дагмара принесла из кухни завёрнутый в брезент предмет, который она привезла с собой. Лиена ощупала его, но ничего не поняла.

— Что это такое? — спросила она у Дагмары. — Не то большой рубанок, не то сковорода с длинной ручкой…

— Рубанок, ха-ха-ха! Сковорода! Ой, бабушка, это же гитара! Что ты вздыхаешь?

— Чулки ты, вероятно, так и не научилась вязать…

— Я их покупаю в магазине.

— Каждая девушка должна уметь вязать.

— Это прежде так было, теперь…

— Теперь надо уметь играть на гитаре, — перебила Лиена, но Дагмара не обиделась.

— …теперь надо уметь играть на сцене, играть в волейбол, в шахматы…

— Может быть, ещё и в карты?

Дагмара лукаво улыбнулась.

— Не обязательно.

— Может быть, и работать не нужно?

— Ты, бабушка, думаешь, что я только ленюсь? Мой портрет в Октябрьские праздники висел на Доске почёта.

— Ну и какой в этом толк?

— Дали премию.

— Я говорю не о деньгах, — подумав, ответила Лиена. — А ты эту премию истратила на пустяки?

— Почему на пустяки? Видишь, приобрела гитару.

Она развернула её и прошлась пальцами по струнам.

— Купила бы лучше себе юбку потеплее, — заметила Лиена.

— Мне не холодно, бабушка, — беспечно ответила Дагмара.

— Ты всё такая же, как была, — сказала Лиена, и по её тону нельзя было понять, сокрушается она или радуется.

— Разве это плохо? Бабушка, хочешь, я сыграю тебе романс?

— Что это ещё за романс?

— Это такие песни, чаще всего про любовь.

— Какая уж мне теперь любовь…

Но Дагмара присела на край стула и, взяв несколько аккордов, запела, аккомпанируя себе на гитаре.

Из кухни вошла Илма, но ни один мускул не дрогнул на лице Дагмары. Сверху сбежала по лестнице Гундега. Последним подошёл Фредис, так тихо прикрыв за собой дверь, точно в доме был больной.

Он остановился тут же, у порога, и, боясь шевельнуться, уставился на потёртые носки своих сапог. Он не видел Дагмары, звуки плыли мимо него, словно дым или туман. И он бездумно качался в волнах звуков, как на качелях, не ощущая тяжести, своего тела. Зато Илма не могла оторвать глаз от Дагмары и видела в ней прежде всего молодую, красивую женщину: красивую — какой она сама никогда не была, молодую — какой она уже никогда не будет. А Лиене Дагмара казалась прекрасной, чужой, непонятной райской птицей — она смотрела, невольно восхищаясь её красотой и в то же время сожалея, что такая птица не может нести съедобные яйца… А Гундега — Гундега слышала только песню.

Звуки оборвались. И на лицах у всех появилось обычное будничное выражение.

— Ты по-русски поёшь? — первой пришла в себя Илма.

— Это слова Лермонтова. В переводе уже не то.

— У вас там, в совхозе, наверно, одни русские?

— Почему? Большинство латыши, но есть и русские, два украинца и даже один грузин.

Илма поморщилась.

— А директор?

— Латыш. Но разве это не всё равно?

— Тебе ведь всегда всё было безразлично, — сказала Илма с плохо скрытой неприязнью. — Впервые за несколько лет завернула в Межакакты и сразу же на чужом языке запела.

— Что это — упрёк? А когда в годы оккупации здесь говорили по-немецки, то…

— Не надо, Дагмара, — усталым голосом прервала Лиена.

Дагмара умолкла и стала заворачивать гитару в брезент. Струны несколько раз приглушённо зазвенели. Перевязав её верёвкой, Дагмара выпрямилась.

— Концерт окончен, — произнесла она с лёгкой насмешкой.

Слушатели зашевелились, как после окончания настоящего концерта, бросая взгляды на умолкшую гитару, которая теперь, завёрнутая в брезент, опять походила не на музыкальный инструмент, а скорее на большой рубанок или сковороду с длинной ручкой, как определила недавно Лиена.

Гундега не понимала, чем был вызван неожиданный выпад Илмы против Дагмары, который привёл бы к нежелательной грубой размолвке, не вмешайся Лиена. Девушка всё ещё находилась под обаянием песни, в её ушах звучали мелодия и слова, и неважно; на каком языке они произносились, если только это прекрасные, хорошие слова.

А тётя Илма? Что ей не нравилось?

Гундеге в её семнадцать лет была знакома лишь та хорошая зависть, которая граничит с тихим восторгом и не вызывает желания очернить кого-либо или отрицать его достоинства. Она не знала, что есть и другие чувства, что существует лютая извечная зависть увядающей, пожилой женщины к молодой, к её лицу, шелковистым волосам и приятному голосу. Ей незнакома была и постоянная мучительная боязнь времени. Не ведала она, что можно строить воздушные замки на зыбком песчаном фундаменте фантазии… Она была ещё очень молода и не знала, что в жизни человека всякое случается. Лиена понимала в этом значительно больше…

Они обе молча понесли в хлев полные вёдра. Старая и молодая. Каждая думала о своём… Вернувшись, они нашли дверь в сени раскрытой. Видимо, сюда, на кухню, выходили Илма или Дагмара. Теперь никого из них не было, слышались только их голоса, но о чём они говорили, сразу было не разобрать.

Наконец Гундега расслышала, как Дагмара, волнуясь, громко проговорила:

— Я ещё не всё тебе сказала, мать. Мой жених, тот, чью фотографию я тебе показала, тоже русский. Теперь ты знаешь всё.

— Но ты ведь не зарегистрируешься с ним? Прожить всю жизнь с русским!

— С человеком! — поправила Дагмара с ударением.

— Ты по молодости и влюблённости ничего не видишь. Они не такие…

Дальнейшие слова слились в непонятное бормотание, и вдруг опять раздался насмешливый возглас Дагмары:

— Как ты всё хорошо знаешь, будто сама жила в России!..

Гундега взглянула на Лиену. Та склонила низко-низко голову, пряча лицо.

Но звучный голос Дагмары был теперь так ясно слышен, точно она находилась на кухне:

— Скажи, мать, чего тебе не хватает? Крыши над головой, одежды, хлеба? О какой нужде ты говоришь? Недавно за обедом, состоявшим не из картошки с солью да хлеба, а из свинины и заливного, ты почему-то говорила не о том, что нужно сплести лапти, а о покупке лакированных туфель и телевизора. Ты ездишь на мотоцикле и считаешь, что он устарел и слишком прост, что не мешало бы приобрести автомашину…