Регина Эзера - Их было три

— Я всё равно не смогу…

Она не жаловалась, никого не упрекала. Виктор вспомнил, какой счастливой выглядела Гундега в Новый год. В тот вечер она неожиданно исчезла, а теперь на лице у неё только усталость и безразличие.

— Опять не сможете прийти?

— Бабушка больна.

И это тоже Гундега проговорила равнодушным унылым тоном. Наверно, у неё озябли руки, потому что теперь она их спрятала в рукава ватника.

— Вам холодно?

Гундега, глядя куда-то в сторону, отрицательно покачала головой. Она стояла возле старой деревянной бочки, рядом с корзиной картофеля, и на фоне дома казалась маленькой, серой, съёжившейся.

«Наследница Межакактов», — подумал он с горечью, но вслух сказал:

— Вы так изменились…

— Я ведь каждый раз другая, — сказала она с еле заметной насмешкой.

Виктор вспомнил, что он говорил ей это в клубе.

— Ну, какая же я теперь?! — спросила Гундега. — Наверно, старая?..

Он удивлённо взглянул на неё, это определение до известной степени подходило сейчас к ней. Такое безразличие ко всему и усталость бывают только у стариков. Не потому ли, что у них нет ничего в будущем? Но ведь Гундеге…

— Что вы так смотрите на меня, Виктор?

Он грустно улыбнулся.

Ветер шевелил вьющуюся прядку волос на её виске. Платок соскользнул на самый затылок. Виктор, удивлённый, поднял руку и осторожно отодвинул его ещё дальше — платок упал на плечи.

— Вы остриглись? — воскликнул Виктор и заметил, как мгновенно исчезло с лица Гундеги выражение усталости. Она вспыхнула. Сначала румянец залил её щёки, потом покрыл лоб, виски, шею. Она покраснела до слёз.

— Почему, Гундега?

Она не ответила. Серо-голубые глаза спокойно и серьёзно посмотрели на Виктора.

— Но я ведь тогда только пошутил, я никак не предполагал, что… — оправдывался он.

Она еле заметно улыбнулась.

— Всё равно…

В чертах почти детского лица проглянуло что-то новое, нежное, словно робкие отблески зарождающейся любви.

Неожиданное открытие смутило Виктора. Он никогда не допускал и мысли, что редкие случайные встречи могли вызвать в Гундеге такие чувства. В его глазах она не была ни женщиной, ни даже девушкой. Девчушка… Девчушка, летящая подобно мотыльку на яркое, заманчивое, безжалостное пламя мирка Межакактов…

Виктор заметил, что взгляд Гундеги затуманился. То ли ей стало жаль себя, то ли стыдно, что она невольно выдала тайну, существование которой и сама только что осознала?..

Она резко повернулась и, не оборачиваясь, кинулась прочь. Послышалось шарканье резиновых сапог, затрепетал на ветру платок, и Виктор услышал, как захлопнулась дверь. И только тогда до его сознания дошло, что всё это время назойливо, раздражающе лаял Нери. Схватив горсть снега, Виктор по-мальчишески слепил комок, однако не бросил в собаку.

Некоторое время он стоял в ожидании. Потом не спеша направился к машине. Въехал во двор, чтобы развернуться, но никто больше не показался. Дом спал за разрисованными морозными узорами окнами. Только из трубы вился лёгкий дымок. Единственными живыми существами были два ворона, они с карканьем пролетели над усадьбой и скрылись за кудрявыми верхушками сосен.

— Когда вороны с карканьем пролетают над домом, умирает кто-нибудь из супругов. А если ворон летает один, умирает одинокий вдовец, холостяк или старая дева. На прошлой неделе я ясно слышала, как каркали два ворона, — спокойно рассуждала Лиена, приподнявшись на локте и стараясь разглядеть что-то сквозь замёрзшее окно.

С кладбища доносился колокольный звон.

Он всегда был слышен в Межакактах, а сегодня в особенности. Морозный воздух был кристально прозрачен, как иногда бывает в конце зимы, когда уже пахнет весной.

На этот раз вороны обманули Лиену. Только что похороненный Арвид Берзынь весь свой век прожил один как перст. После похорон в Межакакты завернул пономарь Аболс. Оказалось, что он сам отпевал покойника; он продрог и был раздражён. Сразу же пристроившись на лежанке, в тепле, и вытащив из внутреннего кармана трубку, Аболс стал попыхивать, выпуская клубы едкого сизого дыма.

— Разве поминок не устраивали? — поинтересовалась Илма.

Пономарь выразительно махнул рукой.

— И не говори. Кто их устроит, если родни нет! Приезжала какая-то двоюродная сестра, что ли… Вот и вся родня. Да ещё неизвестно, кто она там ему на самом деле…

Выполняя много лет обязанности пономаря, Аболс хорошо узнал людей и понимал, как важно вовремя замолчать. Иногда это значило даже больше, чем уместно сказанное слово. Илма, задавшая вопрос больше из вежливости, загорелась любопытством:

— Ну, ну, расскажи!

— У тебя, Илма, не найдётся капельки чего-нибудь согревающего? — и Аболс выразительно щёлкнул себя по кадыку.

— Есть горячий кофе в духовке.

Аболс сердито засопел.

— Человек на кладбище продрог, пел до хрипоты, а она тебе — подумать только — ко-фе!

— Разве это мои похороны были?

— Ну, кто так говорит! Помнишь, как хорошо сказано в священном писании о насыщении алчущего и жаждущего: «Приидите все жаждущие…»

Илма рассмеялась.

— И чего ты, Аболс, поёшь, как тетерев на току! Нигде не сказано, что нужно поить водкой.

Аболс покачал головой.

— Эх, и скупа ты, Илма! Небось, когда сам пастор приезжает, ты чуть ли не на брюхе ползаешь, а когда к тебе пришёл бедный пономарь, церковный труженик…

— Ладно, ладно, успокойся! — примирительно сказала Илма и принесла начатую бутылку водки.

— А, белая головка! — Аболс оживился, точно парень, увидевший свою возлюбленную. — Выпьем за здо… тьфу ты… за упокой Арвида Берзыня. Пусть ему земля будет пухом!

Он налил гранёную стопку, залпом осушил её и, довольно крякнув, стал жевать кусок хлеба с салом.

— Ну, так что там с этой двоюродной сестрой? — нетерпеливо напомнила Илма.

— С сестрой? — пономарь хихикнул. — Говорят, что это его бывшая невеста. Хи, хи! Потеха! Я, отпевая покойника, нет-нет да и взгляну. Особенно молодой не назовёшь, а так ничего. Бёдра что надо, да и телом, видать, ядрёна…

В этот момент вошла Гундега с вёдрами, и Илма неловко закашлялась. Аболс смерил девушку оценивающим взглядом. Смущённая этим взглядом и последними словами Аболса, Гундега отвернулась.

Не спуская с неё глаз, он выпил ещё стопку и благосклонно сказал:

— Красивая у тебя, Илма, племянница выросла, девочка что ягодка. Не мешало бы только немного округлиться…

Гундега процеживала молоко, делая вид, что не слышит. Аболсу были видны лишь её коротко остриженный светловолосый затылок да раскрасневшееся ухо.

Илма нервно задвигалась.

— Разве пастор сам не был? — быстро спросила она, стараясь направить разговор по другому руслу.

— Пастор? Но ведь пастор улетел в… как их?.. Ага! В Сочи. На курорт На месяц. Так что мне одному, как говорится…