Нгуги Тхионго - Пшеничное зерно. Распятый дьявол

— Ты бы одолжил у своей матери юбку, — сказала я, — мужчины ушли сражаться, а ты лижешь ботинки своим белым хозяевам. — Я думала, он убьет меня. А он только охнул. Смешно, точно на булавку сел. Губы шевелились, он пытался что-то сказать. Лицо его посерело.

— Ничего ты не понимаешь, — наконец заговорил он. — Что же ты хочешь, чтобы все погибли? В лесу, в лагерях. И чтобы белый человек остался на этой земле? Белый человек силен. Не стоит об этом забывать. Я знаю, потому что сам нахожусь под его властью. Не надейся, Джомо Кениату никогда не выпустят из Лодвара. Англичане забросают бомбами лес, как они это делали, когда воевали с японцами в Малайе. А те, кто в лагере, никогда-никогда не вернутся. Нет, Мумби. Храбрец погиб на поле боя, а трус выжил, чтобы увидеть мать. Отвести от себя удар — это еще не трусость.

Мне стало страшно.

— Оставь меня! — закричала я. У меня больше не было сил говорить с ним. — Оставь меня в покое!

Он ушел. Какой мрак был на сердце! Как жестоко было с его стороны сказать, что Гиконьо никогда не вернется!

И все же я сама отправилась к Карандже в полицейский участок. Пришлось, ради Кариуки. Он окончил школу первой ступени и был единственным мальчиком в нашем районе, получившим место в школе в Сириане. Многие злились и завидовали: как это, у него брат в лесу, а его принимают в правительственную школу, куда сыновья верных властям людей не могут попасть? Но завистники могли стать ему на пути лишь в том случае, если б доказали, что и Кариуки принимал присягу. Вот мы с ним и отправились к начальнику полиции. Каранджа не стал нас ни о чем расспрашивать. Он дал письмо, в котором говорилось, что Кариуки прошел проверку и установлено, что клятвы он не давал. И мне стало стыдно за те слова, которые я наговорила Карандже в прошлый раз.

Кариуки уехал в Сириану. Мбугуа вновь стал предаваться мечтам о будущем, а Ванджику плакала от счастья. Я тоже радовалась, но ни на минуту не забывала слов Каранджи о том, что заключенные никогда не вернутся. Может быть, Гиконьо и других давно уже расстреляли. Эта мысль не давала мне спать по ночам, даже молитва не помогала. Теперь настала очередь Вангари утешать и подбадривать меня. За эти годы ожидания мы с ней сошлись еще ближе, она мне стала второй матерью и чуть не дороже матери… Каранджа убеждал, что я напрасно храню верность мужу.

Карательные войска били «лесных братьев». От заключенных не приходило писем. По радио больше не упоминали о лагерях. Шло время, и Каранджа стал поглядывать на меня свысока. Он уже не робел в моем присутствии, как раньше, — напротив, язвил и смеялся. Но мое сердце по-прежнему принадлежало одному Гиконьо… Буду ждать, даже если нам суждено свидеться на том свете. Он муж мне. Я и сама разуверилась в том, что он жив, и тешила себя воспоминаниями о безмятежных и счастливых днях до чрезвычайного положения… Ну вот, я открыла тебе душу, и стало легче… Однажды он прислал за мной. Это было в четверг, как сейчас помню. Я устала, и жизнь мне опостылела. Гиконьо? Нет Гиконьо. И чрезвычайному положению не будет конца… И я пошла к Карандже, решив, что, если он что-нибудь себе позволит, я убью его. Он был в доме один. Я стояла на пороге. Он отвел глаза. Мне показалось, что он изменился — усталый такой, постаревший. Я еще подумала, может, он болен? И вот я вошла и спросила, зачем он меня позвал. Он ответил не сразу.

— Твой муж скоро вернется… Твой муж возвращается, — повторил он, пытаясь улыбнуться.

Жгучая боль пронзила меня, словно кровь и жизнь хлынули разом в мое онемевшее, чужое тело.

— Не надо, Каранджа. — Я заикалась, язык не слушался;. Сердце разрывалось от страха и надежды. Я бы отдала все на свете, лишь бы узнать правду.

Он подошел ко мне и показал большой лист бумаги с правительственными печатями. Это был список тех, кого отпускали на свободу. Я нашла в нем имя Гиконьо.

Что еще тебе сказать? Помню, меня охватила горячая признательность. Я смеялась, даже ради была ощутить холодные губы Каранджи на своих губах. Забыла обо всем, словно лишилась рассудка. Что было дальше, тебе ясно. Я уступила Карандже…

…Она замолчала. У нее сверкали глаза. Она была молода, красива… У Муго перехватило горло. Что-То заклокотало в нем. Он дрожал. В один миг он очутился на самом дне глубокой пропасти, земля осталась высоко над ним. Жизнь, борьба казались прекрасными, несмотря на муки, кровь и голод…

— Когда я поняла, что произошло, я обмерла от ужаса. Каранджа говорил какие-то нежные слова, а я видела только, что он улыбается, торжествуя победу. Я схватила ботинок и запустила в него. Я не могла даже плакать. А всего несколько минут назад была так счастлива!.. Теперь осталась лишь ноющая боль. Дома я кинулась к Вангари и только тут разрыдалась, хотя и не смогла толком объяснить, что случилось. Но она как будто поняла и, обняв меня, пыталась утешить и успокоить…

Муго был истерзан, опустошен рассказом Мумби. Он тщетно искал слова — неловко как-то молчать.

— Чего же ты от меня хочешь? — закричал он, слабея от боли и желания.

Она собралась что-то ответить, но тут раздался быстрый стук в дверь. Вошел Генерал Р, а позади него, как тень, вырос Коинанду. Лицо Генерала светилось улыбкой, он был совсем не похож на того человека, какого видел Муго в воскресенье вечером. Коинанду глядел угрюмо и рассеянно.

— Мы на одну минуту, — усевшись, сказал Генерал Р. Он повернулся к Муго. Да, он определенно был более приветлив и говорлив, чем обычно.

— Мы зашли к тебе, но не застали дома и решили, что ты здесь. Мы ведь уговаривались, что я зайду. Правда, ты был чем-то взволнован. Уж этот Гитхуа!.. Ты слышал, что он говорил насчет патронов?

— Я… не помню…

— Ну вот! Я и говорю, что ты витал в облаках! Гитхуа хвастает повсюду, что снабжал нас патронами. А мы не получили от него ни кукурузного зернышка — так мы в лесу называли пули, — да и его самого не видели ни разу.

— Ни разу? — переспросила Мумби.

— Ни разу. И еще я узнал, что он вовсе не был ранен в бою.

— А что же у него с ногой?

— Грузовик, который он вел, перевернулся в Накуру.

— Почему же тогда…

— Так ему интересней жить на свете. Он придумывает все, чтобы как-то оправдать прожитые годы, понимаешь? А разве все мы не делаем того же? Лишиться ноги в борьбе за свободу куда почетнее, чем получить увечье в автомобильной катастрофе…

Муго показалось, что Гитхуа предал его. Он снова остался один. Мумби и Генерал Р. развеяли его грезы. Он зажмурился, не выдержав пристального взгляда Генерала. Где тот свет, что согрел его прошлой ночью, что озарял его еще этим утром, до того как он переступил порог дома Мумби?

— Но оставим в покое Гитхуа. Нам нужен ты, — обратился к нему Генерал Р.

— Может, мне выйти? — спросила Мумби, вставая.