Нгуги Тхионго - Пшеничное зерно. Распятый дьявол

— Вы… — Каранджа проглотил вязкий комок, забивший глотку, — вы уезжаете! — Это было горькое утверждение, а не вежливый вопрос, который он намеревался задать как бы между прочим.

— Что?

— Вы… вы… — Он снова проглотил мешающий говорить ком, шумно передохнул и выдавил через силу: — Вы возвращаетесь домой?

— Да, да, — отрывисто буркнул белый, несколько озадаченный бесцеремонным вопросом. Каранджа обезумел от ужаса. Он ломал пальцы заведенных за спину рук. Хоть бы сквозь землю провалиться! Кругом мрак, и ничего впереди! Томпсон двинулся было дальше, но вдруг остановился.

— Тебе что-нибудь нужно? — резко спросил он.

— Ничего, сэр. Ничего. Вы были так добры.

Томпсон стремительно зашагал дальше.

Каранджа вынул грязный платок, отер пот с лица.

И поплелся на свое место, как собачонка, которую ни с того ни с сего побил любимый хозяин. Мваура все еще торчал в комнате — Каранджа его не заметил. Сел, руки безвольно упали на стол. Бессмысленным взглядом уставился на мир за окном.

— Значит, все-таки уезжает? — заговорил Мваура с напускной робостью.

— Не знаю, — ответил Каранджа сникшим голосом и вздрогнул, только теперь поняв, что он не один. — Что ты делаешь в моем кабинете? — заорал он.

Мваура попятился к двери. Но зубы у Каранджи были обломаны. Больно кусать он уже не мог. Обессиленный криком, Каранджа повалился на стол. Мваура торжествовал, он даже позабыл на время, что ему поручено задобрить Каранджу и привести его на праздник Свободы.

— Злишься, что твой хозяин тебя бросил, а? — не преминул он поддеть Каранджу с безопасного расстояния, распахнув дверь. — Такой невежливый хозяин, даже не попрощался. Я тоже работал у одного белого в Найроби. Когда он удирал из Кении, то перестрелял всех своих любимцев — кошечек и собачек. Не мог бросить их без присмотра.

Но Карандже было не до Мвауры. Он не шелохнулся.

Прощальный ужин в ресторане гитхимской гостиницы был назначен на восемь часов вечера. Томпсоны, хозяева вечеринки, приехали загодя, но обнаружили, что некоторые приглашенные опередили их, а некоторых не будет. Не будет д-ра Врайяна О’Доно-гью, директора Гитхимской научной станции лесного и сельского хозяйства, — высокого тощего господина в очках с толстой оправой, вечно разгуливающего по территории станции с книгой под мышкой; он отбыл в Солсбери на заседание Международной комиссии по лесоводству. Но вечеринку почтила своим присутствием его жена. Вскоре контингент официальных гостей получил подкрепление в лице директорского заместителя с супругой и начальников различных отделов. Через час зал наполнился пестрой толпой мужчин и женщин, звоном бокалов, анекдотами, смехом.

Четой Томпсонов прочно завладели начальственные дамы к неудовольствию остальной публики, метавшей в них злобные взгляды. «Везде-то они властвуют, оттирают других. Разве нам не хочется перекинуться с Томпсоном словечком? (Бедняга Джон, такая душка, так мне нравится, какие манеры, какая беззаветная преданность делу, и до чего же несправедливо обошлось с ним правительство!)» Покопавшись в своем сердце, каждая гостья внезапно обнаруживала, что давно не чает в Джоне души, а уж ближе Марджери у нее и подруги не было, и что она готова на все, лишь бы Томпсоны наконец обрели столь заслуженный ими покой. Томпсон, ни с того ни с сего угодивший в самый центр скандала в Рире, — истинный мученик. Так его встретили в Гитхиме, так думают о нем сейчас, накануне его отъезда из страны, которой он служил верой и правдой.

Едва начальство удалилось, сразу стало шумно и суматошно. Дамы атаковали Томпсона: что он думает делать; подыскал ли себе место; какой позор, что Британия бросает на произвол судьбы людей, которые на своих плечах вынесли тяжкое бремя работы в колониях; что правительство капитулировало перед африканским террором и международным коммунизмом. Поглядите, что делается в Уганде и Танганьике. Китайцы и русские пооткрывали свои посольства! Миссис Дикинсон, библиотекарь, большой знаток политики, предсказывала, что за Независимостью последуют хаос и разрушение. Она и ее друг Роджер Мэйсон уже заказали билеты на самолет — они летят в Уганду, чтобы пересидеть там резню и погромы в домах белых, которые в Кении не заставят себя ждать. «Помяните мое слово, — ораторствовала она, — через десять лет эти страны будут русскими сателлитами или того хуже — частью китайской империи». Одна из собеседниц перебила ее: «Вы уже подали в отставку? Пожалуй, надо и мне…» Некоторые допытывались у Томпсона, почему он решил распрощаться с Африкой. Другие держались в стороне, не желая смущать его и ставить в неловкое положение. («Бедняга Джон! — вздыхали они, с осуждением поглядывая на Марджери, которую обступили мужчины. — После истории с этим алкоголиком немудрено, что Джон горит желанием уехать подальше от места своего позора».)

Мисс Линд беседовала с Роджером Мэйсоном о своей работе, но то и дело бросала тревожные взгляды в сторону Джона Томпсона. Она трещала без умолку, и Роджер Мэйсон, рыжеусый верзила, явно томился от тоски, не пытаясь даже сбежать.

— Район Гитхимы? О да! Вполне благоприятен. Правда, картофель здесь часто поражает фитофтора, но от этого можно избавиться, обрабатывая посевы бордоской жидкостью. Однако посадки, зараженные бактериозом, опрыскиванием уже не спасешь. А в Кении, особенно на полях африканцев, чаще всего встречается именно эта напасть. О да, мы проводим множество экспериментов. Например, я теперь ставлю опыт, в котором при помощи меченых атомов прослеживаю путь бактерий внутри растения, но… извините, пожалуйста…

Она метнулась к Томпсону, и ей удалось-таки заполучить его. Она постепенно загнала его в угол, заставила сесть. У нее был взволнованный вид, и он ждал, что она опять вернется к происшествию с собакой.

— Вы помните, мы говорили вчера?..

— Да, ваш пёс…

— Нет, нет. М-моя история.

— Ах, да.

— Я рассказывала вам о слуге.

— Да-да.

— Его так и не поймали.

— Да, вы говорили мне.

— Мне страшно. Я не знаю, как быть.

— А в чем дело?

— Я… я видела его.

— Когда?

— Вчера.

К одиннадцати многие были уже навеселе. Несколько пар танцевало. Лакеи-африканцы в белых канзу [12] Канзу — длинная мужская рубаха (суахили). , перехваченных красным поясом, и алых фесках стояли у стен, как изваяния.

Мужчины толпились возле Марджери, оглаживая взглядами ее пышные формы. Но то одного, то другого жена уводила танцевать, и наконец рядом с ней остался лишь толстяк с длинной неопрятной бородой и кустистыми бровями, нудно о чем-то толковавший. Она бросала на мужа отчаянные взгляды, призывая его на помощь, но он не замечал ничего, увлеченный дебатами о политике, независимости и участи белых в стране с черным правительством.