Леонид Огневский - На другой день

Потом он, шумно смеясь, рассказал, как воюет в гостинице с одолевающими клопами: встает ночью, зажигает свет и начинает трясти простыни, — и Павел Иванович спросил:

— Вы что же, налегке приехали в Красногорск, в Москве временно оставили семью?

— Да… но… — замялся директор.

Дружинин понял, что с семьей у директора не все в порядке и расспрашивать не стал. "Может, как у меня, катастрофа, зачем показывать на обломки разбитого корабля".

Тихо, спокойно поговорили о плане, о драгах, — одна уже сделана, должен принимать ОТК. А минут через пять Подольский вновь восклицал:

— У меня же специальная техника, Павел Иванович, и несравненные кадры именно оборонного профиля. Завод выпускал пушки и гаубицы, гвардейские минометы, а теперь должен мастерить печное литье, кровати и сковородки. Сковородки! — произнес он с присвистом.

Дружинин молча слушал, поглаживая гранитного медвежонка.

— Так сказать, для колорита, — пояснил Подольский. — Я писал в министерство, но мне почему-то не ответили, теперь я намерен обратиться в ЦК. Я буду настаивать — и думаю, бывшие-то солдаты поддержат меня, — чтобы вернули заводу профиль военного времени. Да, да, прямо и смело! За инициативу снизу не судят. Не кастрюли и сковородки, а пушки и гаубицы всех необходимых калибров, гвардейские минометы самой лучшей…

— Зачем? — на самой высокой ноте остановил его Дружинин.

— Как зачем? Разве для государства самое нужное — кастрюли и сковородки?

— Но кроме ширпотреба — он не составляет и десяти процентов вала, — вы изготовляете, — Дружинин умышленно сказал "вы", — горное оборудование. Мне кажется, драги — солидные и внушающие к себе уважение машины. Это тоже, если хотите, оружие и не самого мелкого калибра.

— Да, но международная обстановка остается напряженной, и мы обязаны…

— Обстановка складывается в пользу нас с вами, демобилизованных солдат.

Подольский глубоко вздохнул, а бескровные губы его шевельнула прощающая улыбка.

— Будем, Павел Иванович, откровенны. Мы с вами коммунисты, оба фронтовики, я воевал в центре, вы где-нибудь севернее или южнее, у вас, комиссара, была артиллерийская часть, я командовал отдельным саперным батальоном. Будем называть вещи собственными именами: два разных мира остаются существовать одновременно, ясно, что между ними опять произойдет потасовка.

— Простите меня… — Дружинин встал и, прихрамывая, прошелся по кабинету. — Лично я по горло сыт пережитой войной, сыты, думается, и многие другие.

— И я! — быстро вставил Подольский. — Вот она у меня где. — Он попилил ребром ладони загривок. — Но то, что не сделаем мы, будут делать другие. Партия и правительство не могут рисковать благополучием страны!

Павел Иванович медленно повернулся к нему.

— Мы же с вами еще не партия, не правительство. Партии и правительству видней, что делать бывшим пушечным мастерам в Красногорске. Кстати, эти матера все реже говорят о войне. Нет, я не могу, не желаю поддерживать ваши ходатайства перед Москвой.

Подольский обеими руками закинул на затылок пышные волосы.

— А я не желаю пролетать в трубу с печным литьем, кастрюлями, сковородками!

— Вот от этой печки и начинали бы танцевать.

Они посмотрели пристально друг другу в глаза и оба поняли, что на первый случай короткой перепалки достаточно. Подольский покаялся, что избрал себе в консультанты по существу незнакомого человека, какого-то пацифиста, не с ним надо было советоваться, вообще покуда не говорить, не писать… Павла Ивановича разговор с новым директором озадачил, насторожил. Боязнь? Боязнь у товарища за свое имя, авторитет? Как бы не пролететь в трубу с трудоемким ассортиментом быстрее Абросимова?

Эти мысли не выходили из головы Дружинина и позднее, когда он вернулся в свой кабинет. Делать горные машины да еще посуду, печное литье, оказывается, куда хлопотней, чем оружие. Там был выверенный стандарт и поток, здесь — разнообразие продукции и только перспектива потока, там — всепоглощающий потребитель — армия, фронт, здесь — дополнительные трудности реализации, если продукция не по вкусу покупателю и заказчику. И сверх всего требование: не тебе государство дотации, а ты ему чистые денежки. Трудновато, слов нет! Вот почему Подольский растерялся на новом месте, в новых условиях и хлопочет перед министерством, грозится писать в ЦК. Правильно, за инициативу снизу не судят; осуждают — если инициатор не в ту сторону гнет!

В то же время не хотелось очень-то строго судить нового человека, чтобы не ошибиться. Было уже, ошибался, и думал, и поступал не так, потом приходилось раскаиваться. Тем более, что есть в Подольском что-то и привлекательное, пожалуй, — энергия. Грубо, но зримо!

Лишний раз напомнила ему — не ошибись! — своим появлением Людмила. Она вошла с огромными, будто простыни, ведомостями. А сама небольшая, худенькая, лицо бледное, подбородок и нос заострились, на руках, даже на пальцах, когда положила руки на стол, — голубоватыми струйками жилки.

— Вы подпишете ведомости на зарплату?

— Конечно. — Павел Иванович принял от нее бумаги и придавил их пресс-папье и линейкой. — Садитесь, пожалуйста, Людмила Ивановна. — Ему хотелось усадить ее рядом, поговорить. О многом. Начать хотя бы… Да, да, хороший получился доклад "Наши финансы"! Вот еще бы, еще цикл докладов или лекций, для всех, от рабочего до директора… новый бравый директор, пожалуй, не меньше других нуждается в политических и экономических знаниях… — Удачно получилось тогда, с докладом-то.

— Довольны остались слушатели? — заинтересовалась Людмила, хотя ни улыбка, ни радость не освежили ее лица.

— Ну, были и недовольные, не беда. Разве будет доволен Юрий Дмитриевич Свешников, если вы критикуете его полтора часа подряд? Но подсчитали все его промахи… до последней копеечки, лучше теперь работает ОКС. Тут, конечно, и министерству спасибо, взяло на себя свешниковские перерасходы, а то уперлось бы — отвечай по суду. Некоторые основания были.

— Были, — согласилась Людмила, отходя от стола.

— Да вы посидите.

— Нет, спасибо. Я за ведомостями пришлю.

Павел Иванович намеревался спросить, как она живет, как Галочка, — Людмила уже шла к двери. И до свидания-то сказала чуть ли не из коридора. И Дружинин подумал, что, если и нет в ней прежнего — ненависти, он для этой женщины не существует. Даже как друг Виктора!.. Вот что значит один неосторожный, ошибочный шаг.

В начале марта морозы обмякли, подобрело солнце, началась весна. Но ручьями она играла недолго: теплые дни опять стали перемежаться с холодными, и ручьи хирели и блекли, не успев расцвести, а реки вскрывались медленно, без праздничного веселого звона. Апрельские суховеи согнали остатки снега и льда и высушили землю, превратили ее в пыль.