Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

Однажды сосед с двумя верблюдами отправился в пески за дровами. На верблюдице ехал верхом, самца вел в поводу. Солнце уже начало садиться, когда он наконец добрался до зарослей саксаула. Тут и решил передохнуть. Стреножил верблюдов, вскипятил чай, перекусил, сидя в тени. Тем временем жара спала, взошла луна. Он и начал по прохладе собирать сухой саксаул. Было светло, как днем, и за какие-то два-три часа он натаскал дров сколько ему требовалось.

Приготовил вязанки и решил немного подремать, чтобы с рассветом отправиться в обратный путь.

Уже перед самым утром его разбудил хриплый рев готового к нападению верблюда. Но судьба к этому человеку оказалась милостивой, шагах в четырех от него был старый полузасыпанный колодец. В него он и юркнул. Верблюд со всего маху обрушился на колодец, но лишь слегка задел брюхом макушку насмерть перепуганного человека…

И все-таки он оказался в лучшем положении, чем Сапалы: он, по крайней мере, мог двигаться в своей яме, садиться, вставать. В положении Сапалы ему можно даже позавидовать. Сидеть в яме — это не то что быть придавленным горячей потной тушей. И то ненадолго хватило у мужчины терпения. Прождал он час, другой, а верблюд и не думает вставать. Тогда он вынул из висевшего на поясе чехла длинный нож и тихонько ткнул им верблюда в живот. Тот даже и не вздрогнул. Рассердился человек и вогнал нож в брюхо животного по самую рукоять. Но верблюд поерзал только, будто ему щекотно. А по прошествии некоторого времени испустил дух. Человеку пришлось изрядно потрудиться, чтобы его чуть-чуть сдвинуть в сторону и выбраться из колодца.

Да, если подумать, таких случаев сколько угодно. Вепалы даже как-то рассказывал. Произошло это в годы войны. Время трудное было, голодное, люди едва сводили концы с концами. Вернулся у одной женщины муж с фронта после ранения. Собрала она всю муку, какая оставалась в доме, замесила тесто, чтобы напечь лепешек и досыта накормить людей в честь такого радостного дня. Отнесла тесто к уже раскалившемуся тамдыру, а сама побежала приглашать соседей. Вернулась — и что видит? Верблюд уплел все тесто и стоит облизывается. Схватила женщина горящую головешку и давай лупить его, и давай лупить…

Более двух лет минуло, пока верблюд выждал момент, чтоб в селении как раз не оказалось ни одного мужчины, и решил расквитаться с хозяйкой за обиды свои, за побои. Заревел дико и кинулся к ней. Та бежать. Носится с воплем, призывая на помощь, вокруг дома, а верблюд за ней, не отстает.

В тот день женщина постирала свои вещи и развесила сушиться на кустах, разложила на траве. Увидел верблюд платье под ногами, решил, видно, что женщина упала, — бросился на него и давай ерзать, тереться брюхом. А женщина кинулась к соседям и сидела в их доме, трясясь от страха, пока не вернулись с работы мужчины и не прирезали верблюда…

Эх, глупец, что бы тебе вспомнить об этом пораньше, когда еще находился дома! Не пришлось бы, может, теперь испытывать такие муки и гадать, останешься жив или умрешь. Фу-ты, пусть летят черные мысли вслед за ночью. Надо о хорошем думать, о хорошем… Однако нет больше мочи терпеть жажду!

"Ой, мама моя…" — всхлипнул Сапалы, уже в который раз вспоминая мать. Почему-то человеку в самые тяжелые минуты только одна мысль о матери приносит облегчение.

Когда-то, давным-давно, отважные туркменские джигиты несколько дней бились в Каракумах с врагами. Блестели на солнце мечи и высекали искры, подобные молниям. Небо застлала пыль, взбитая копытами коней. Наконец не выдержали враги натиска, пустились наутек. Джигиты пришпорили коней, погнались за ними. Лишь один батыр остался на поле брани. Сознание его мутнело от боли и жажды. И время от времени он слабым голосом просил пить. "О мама моя, где ты, помоги мне", — стонал он. И вот подошла седовласая женщина. Перевязала джигиту раны, остановила кровь. И боль уняла. А он все просит дать ему напиться. Но это же пустыня, откуда вода? И женщина тогда попросила у аллаха прощения и, закрыв глаза, дала батыру свою грудь. Свершилось чудо: испив молока, батыр пришел в себя, возвратились к нему силы. Открыв глаза, он увидел седовласую женщину и ее обнаженную грудь. Но не успел сказать ей: "Мама!" — она исчезла.

Возвратились тем временем джигиты, прогнавшие с родной земли врагов. Диву дались, увидев товарища перевязанным. А выслушав его, поняли, сколь сильна бывает любовь матери, которая и вдали от дома оберегает их от бед…

— О мама, помоги мне… — простонал Сапалы.

Хоть бы в бреду померещилась на губах капля воды. Ветер носился над ним, обжигая. Казалось, не ветер это, а огненное дыханье печи. "Может, прав был Вепалы: не стоило затевать все это? Может, прознал о моих намерениях Мухаммед-пир и решил меня наказать, — думал Сапалы. — Может, и не верблюд вовсе сидит на мне, а сам дьявол, которого напустил на меня Мухаммед-пир?.."

Сапалы напряг последние силы и, скосив глаза, посмотрел вверх. Он увидел кривую шею верблюда с космами лохматой шерсти и высоко-высоко, в поднебесье, его маленькую змеиную голову. С обвислых губ его срывалась пена, похожая на клочья облаков. "А может, дух самого Мухаммед-пира принял облик бешеного верблюда?.."

Должно же это наконец кончиться! Грудь Сапалы свело судорогой, он задыхался.

Спустя много-много времени какой-нибудь путник набредет на скелет… А может, и скелета не найдет никто. Голодные волки разорвут на части, растащат по всей пустыне… Вороны выклюют глаза… Бр-р-р, какие жуткие картины рисуются!

Интересно, дадут ли в газете некролог?.. Если прознают, с какой целью я отправился в пустыню, то вряд ли. А как они узнают? Не узнают. Джовхар не проговорится. Ведь не глупая, понимает: скажи она об этом — и дети останутся без пенсии. Вместо пенсии — кукиш!.. А кое-кто и позлорадствует: "Ишь каков, разбогатеть хотел. И поделом ему!.." Нет, уж лучше пусть никто ни о чем не ведает. Догадалась бы Джовхар сказать: мол, муж отправился в пустыню с научными целями! Тогда бы наверняка напечатали некролог.

Сапалы отчетливо представил себе четвертую страницу газеты, где в нижнем правом углу будут заключены в черную рамку следующие слова: "В связи с безвременной кончиной…"

Тьфу ты, что это он себя раньше времени хоронит? Неужто и впрямь конец?.. Это же стыд какой — быть задавленным верблюдом! Уж лучше б под машину угодить!

Интересно, Джовхар будет плакать? Наверное, будет. Что из того, если они иногда ссорились. Ссорились и мирились. Другие, что ли, не ссорятся? Сапалы знает такую семью, где ссоры бывали каждый божий день, а муж умер — жена как же плакала! В голос рыдала. И Джовхар, наверное, изойдет слезами, бедняжка. Ведь теперь ни мужа, ни золота. Двойное горе.

И зачем только они ссорились, что не поделили?.. Если бы Сапалы остался жив, они бы, наверное, друг другу больше ни одного грубого слова не сказали. Не то что в прошлый раз. Недавно они так поссорились, что едва не разошлись…