Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

— Почему ты меня называешь яшули? Интересно, кто из нас старше…

— Я родился в год Рыбы. Отец говорит, что мне двадцать три.

— Ну, тогда ты прав. А так посмотришь — не скажешь, что ты младше меня.

— Доброго пути, ага. Далеко ли направляетесь?

Сапалы оставил вопрос без ответа.

— Если вы не слишком спешите, пойдемте в кош, там попьем чаю и перекусим.

— А где ваш кош?

— Во-он там, — чабан указал рукой на восток. — Всего часа два пути.

— Далековато, — с сожалением проговорил Сапалы и подумал: "Если сам предложу ему чаю — себе в убыток. Этот здоровяк, наверное, зараз выпивает две тунчи. А мне надо воду экономить. Соглашусь-ка я лучше и поеду его чай пить".

— Далеко ли до Кервен-Гырана?

— Завтра к вечеру доберетесь, ага. А зачем тебе туда? К геологам едешь?

У Сапалы будто сердце кипятком обдали, как только услышал про геологов.

— А р-рааве там есть г-геологи?

— Ха, где их только теперь нет!

Настроение Сапалы сразу испортилось. Ему надо спешить. Решив не тратить время зря на чаепитие, он поддал пятками верблюда в бока, заторопил.

— А как же чай, яшули? — крикнул ему вслед чабан.

Сапалы лишь отмахнулся, не оглядываясь.

— Счастливой дороги, ага!

Парень вновь подошел к мотоциклу и стал налаживать мотор.

"И откуда тебя бес послал? — с неприязнью подумал Сапалы, раскачиваясь в седле. — Такое чудесное настроение было, а он взял и испортил! Есть же люди, которые разевают свой рот как бегемот лишь для того, чтобы настроение другим портить!.. Нашел о чем болтать: геологи, меологи… Типун тебе на язык!.. И братец Вепалы тоже хорош. Как человека просил его объяснить толком, где он видел кувшин, клялся ему весь грех на себя взять. Нет, не сказал, губошлеп проклятый. А тут каждую минуту кто-то другой может наткнуться на Клад. Народу-то развелось… что тебе на курорте. Там нефть ищут, тут газ… Геологи… Чтоб тебе пусто было, чабан безмозглый! Взял и испортил настроение…"

Сапалы подгонял верблюда, а тот вышагивал себе неспешно, враскачку, всем видом своим выказывая, что лично ему торопиться некуда. От ритмичного раскачивания Сапалы стала одолевать дрема. Чтобы не уснуть, он принялся насвистывать мотив из увиденного недавно кинофильма. Вдруг вдалеке в желтоватом мареве показалось что-то неясное: будка не будка, дом не дом. Екнуло у Сапалы сердце. Геологи! Сон будто рукой сняло. Он снял темные очки и, заслонясь ладонью от солнца, всмотрелся. Возле пологого бархана стояла машина с крытым кузовом, а рядом палатка. И люди копошились возле них.

"Они! Чтоб им проваляться! Что же делать? Повернуть в сторону? Но в пустыне не принято избегать людей. А если кто их сторонится, значит, с нечистыми помыслами пожаловал. Будь что будет, не съедят же они меня. А отчитываться перед ними я не обязан, куда еду и зачем".

Но люди оказались не геологами. Здесь, оказывается, решено было выкопать колодец. И к мастеру, который по одному лишь ему известным признакам выбрал это место, прибыли гости, заведующий фермой и старший чабан, привезли съестного и воды про запас. Они удобно расположились на постланном в тени автомобиля паласе.

Сапалы заставил верблюда лечь и спешился. Встретили его радушно, усадили за дастархан. Выпив одну за другой четыре пиалы чаю, Сапалы повеселел. И стал смеяться вместе со всеми, слушая аксакала, рассказывавшего без тени улыбки о похождениях Насреддина.

Когда воцарилось минутное молчание, Сапалы почувствовал, что настало время представиться.

— Я занимаюсь собиранием фольклора, — сказал он. — Записываю такие притчи, какие вы рассказывали, песни, пословицы. У меня на эту тему диссертация. Встреча с таким человеком, как вы, яшули, для меня истинное везение.

— Благодарю, сынок. Если хватит терпения, слушай. А я могу рассказывать целый год.

Но Сапалы от горячего чаю разморило, по телу разлилась приятная истома. Видимо, сказалось, что в эту ночь не выспался. И в то время как завфермой, чабан и молодой шофер, слушая байки старого яшули, покатывались от смеха, хватаясь за животы, Сапалы начал зевать. Старик это заметил.

— Дорога тебя утомила, сынок, — сказал он. — Зайди вон в тот брезентовый шалаш и отдохни немного.

— Не помешало бы, — согласился Сапалы, испытывая некоторую неловкость и снова прикрывая рот ладонью.

— Ступай, ступай, — сказал и заведующий фермой, по-свойски хлопнув его по плечу. — Когда выходишь в пески, уподобляйся летучей мыши: днем следует отсыпаться, а ночью продолжать путь. Мы тоже собираемся в обратную дорогу лишь вечером.

Сапалы влез в палатку, лег на раскладушку и тотчас уснул. А когда его разбудил колодезный мастер, ему показалось, будто он только что сомкнул глаза.

— Вставай, сынок, вставай, — сказал аксакал, толкая в плечо. — Уже время вечернего намаза наступило.

Сапалы попытался повернуться на другой бок.

— Я не совершаю никаких намазов…

— Все равно вставай. Здоровый человек не должен спать, когда садится солнце.

Сапалы нехотя повиновался.

Старик взял аккуратно свернутый намазлык — белую мягкую кошму для свершения молитв — и вышел наружу. За ним последовал и Сапалы.

Солнце уже спряталось за красной шелковой шторой, задернувшей весь горизонт. Но нижние края облаков в той стороне были подмалеваны оранжевым и все еще источали свет.

— Уважаемый, иди сюда. Попьем чаю, а потом поужинаем чем бог послал, — позвал заведующий фермой.

— Благодарю, я сейчас. Пока светло, взгляну на колодец, который копает яшули.

Сапалы подошел к возвышавшейся куче песка. Верхний слой был влажен. Значит, в то время, пока Сапалы спал, мастер работал. У основания песчаной пирамиды чернело довольно широкое отверстие колодца. Чтобы рыхлые стенки не обваливались, они обложены сплетенными прутьями, будто в яму опустили огромную корзину. Дна, однако, сколько ни всматривался, Сапалы не увидел. Вот так глубина! А воды все нет. Сколько еще придется мастеру копать?.. Вдруг обвал? А вблизи ни души… Видно, уповает на одного аллаха, потому и молится так старательно.

Хлеб-соль у туркмен издревле считаются священными, а потому во время трапезы не принято разговаривать, проявляя к любой еде почтение. Мастер Нуры-ага помалкивал, придерживаясь традиции. Зато остальные и не вспоминали о ней. Особенно развязались у всех языки после того, как выпили по глотку водки. Громко разговаривали, перебивая друг друга, оглушительно смеялись.

Тьма уже сгустилась. Шофер подбросил на тлеющие в костре уголья дров, и вскоре они занялись оранжевым пламенем, озаряя машину, палатку и склоны барханов призрачным колеблющимся светом.

Разговор зашел об охоте. А потом, как водится, о женщинах. Шофер, как видно, был парнем начитанным, затронул и политику. Поговорили о революции в Никарагуа. Каждый высказал свои предположения, какие теперь произойдут изменения в Америке, когда там переизбрали президента. И события в Иране затронули, проработали шаха, который, удирая из страны, прихватил миллионные богатства, награбленные у народа. И Джунаид-хана вспомнили, удиравшего с остатками своих банд через Каракумы в Афганистан. Он тоже тогда увез с собой немало награбленного добра…