Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

Сапалы смекнул, что самое время завести разговор о золоте.

— Нуры-ага, говорят, Джунаид-хан закопал в песках очень много золота. Был уверен, что вернется, вот и прятал. Правда ли это?

— Коль говорят, наверное, правда, сынок. Люди не будут зря говорить. Я думаю, и кроме золота много всякого добра спрятано под этими песками.

— Так может однажды случиться, что, копая колодец, вы наткнетесь на клад, — сказал Сапалы и громко рассмеялся.

Однако Нуры-аге шутка не понравилась. Он нахмурил и без того лохматые брови.

— Сынок, я не занимаюсь поисками кладов. Ну, а если вдруг найду, на что он мне? Что я с ним буду делать?.. Денег, которые мне платит государство, хватает, еще и остается. Каждый год на курорты езжу. Прежде любил в Крыму и на Кавказе бывать, а вот последние три года беру путевки в санаторий под Ленинградом. Там учится мол сын…

— Не обижайтесь, яшули, я просто к слову сказал.

— Обычно пожилые люди бывают сдержанны и снисходительны, а вы, Нуры-ага, вспыхиваете как порох. Сразу видать, еще не состарились, — посмеиваясь, заметил захмелевший завфермой.

Брови яшули расправились, и он еле приметно улыбнулся. После некоторой паузы старик сказал подобревшим голосом:

— Не ведаю, правда ли, нет ли, мне рассказывал покойный отец, а сам он тоже от кого-то из предков слыхал: якобы Чингисхан, следуя через наши пески, велел закопать сорок караванов золота, серебра, драгоценных камней и всяких других богатств. Надеялся забрать все это на обратном пути. А ведь ветры в этих местах перегоняют барханы с места на место. И на обратном пути не нашли воины своего клада.

— Пустыня присвоила! — воскликнул шофер. — Сорок караванов! Это же состояние целого государства!

— Зато нынче она отдает людям нефть, газ, воду. А это подороже золота.

Из-за края пустыни поднялась огромная круглая луна, подголубила барханы и даже сам воздух, сделавшийся прозрачным, как вода в глубоком озере. Наступила пора каждому следовать своим путем.

Раскачиваясь на верблюде, Сапалы то и дело отворачивал рукав, торопя время. Казалось, минул целый час с тех пор, как он впервые взглянул на светящийся циферблат, а прошло всего пятнадцать минут. Он поднес часы к уху, послушал. Они ровно тикали. Но до чего же медленно тянется время! Кажется, что он целую вечность не слезал с жесткого седла.

Раскачивается Сапалы вперед-назад, вперед-назад, тело болит от этой качки, будто изрядно побитое, помятое. Ни огонька вокруг. Безлюдье, тишина. Слышно только, как звенят цикады. А в небе звезды, яркие, большие, будто цветы урюка. Сапалы слышал, что караванщики, чтобы скоротать время, ноют. И дорога тогда кажется не столь длинной и не столь трудной. Сапалы тоже запел. Он знал много старинных народных песен. Собирал когда-то для диссертации. Но песня не получилась, и Сапалы стал подремывать.

Очнулся он, почувствовав, как кто-то ласково щекочет щеку. Оказывается, на том самом месте, где недавно висела луна, теперь появилось солнце и щедро разливало тепло по пустыне. Пожалуй, самое время сделать привал.

…До Кервен-Гырана добрался он ранним утром следующего дня. Очень обрадовался. А как не радоваться, если мог десять раз заблудиться, но, несмотря на это, благополучно достиг намеченного места. Выходит, счастье от него не отвернулось. Теперь "золотое кольцо священной Мекки" где-то совсем близко: протяни руку — и оно твое. Поверье гласит, что золотое кольцо священной Мекки обладает чудодейственным свойством: всякое желание того, кто к нему прикоснется, непременно исполняется. Каждый паломник, посетивший Мекку, притрагивается к тому кольцу и становится хаджи, святым… Однако колечко-то обыкновенное, маленькое, хоть и золотое. А "кольцо" Сапалы огромно. Он сейчас находится в самой его середке. Осталось найти его драгоценный глазок — кувшин с золотом. Но поди-ка узнай, в какой он стороне — на севере, на юге, на востоке, на западе? Если бы знать это!

Сапалы расположился в тени. Он взял в пригоршню песок. Песок был мелкий, тек между пальцев, как вода, исчезал с ладони, будто его и не было. И мысли Сапалы стали такие же зыбкие. Через минуту он уже не помнил, о чем только что думал. Поспать надо. Обязательно надо поспать, дать отдых телу и душе. Но Сапалы никак не удавалось заставить себя не думать о кувшине с золотом, и эти мысли отгоняли сон. Тревога все росла в нем, словно распирая изнутри. Ему казалось: пойди он на восток — кувшин непременно окажется на западе.

Уснуть ему так и не удалось.

Едва солнце село, Сапалы заметил по часам время и направил верблюда на север. Ровно через три часа он повернул налево.

Взошла луна, проплыла по небу медленно, как челн, и снова скрылась.

Взошло солнце и снова закатилось.

Появилась луна и исчезла.

Взошло и зашло солнце.

День и ночь сменяли друг друга.

Сапалы потерял счет, сколько раз это повторялось. То верхом, то ведя верблюда в поводу и еле волоча ноги, он взбирался на холмы и спускался, обшаривал низины. Никто не знает, сколько раз он обошел вокруг Кервен-Гырана. Не раз попадались ему кости животных. Валялись они, полузасыпанные песком, пожелтевшие от времени, останки не то ослов, не то верблюдов. Сапалы видел, что это не кости людей. Тем не менее подолгу рыскал вокруг них и, разочарованный, брел дальше. Его глаза болезненно сверкали, лицо обросло бородой, одежда превратилась в лохмотья.

Опять садилось солнце и всходила луна.

Скрывалась луна, и всходило солнце.

Два светила бегали, играя в догонялки.

Однако луна уже стала другой. Когда Сапалы выезжал из города, она была круглая и белая, как сдобная лепешка. Каждые сутки съедали край лепешки. И теперь луна стала похожей на золотистую дольку дыни.

"Да-а, весьма оригинально провожу я свой отпуск", — подумал Сапалы, делая над собой усилие, чтобы подняться с места. Верблюд лежал в сторонке, в тени другого дерева, и, прикрыв, словно в дремоте, глаза, пожевывал жвачку. Сапалы подошел к спрятанному за стволом саксаула хурджуну и вынул из него кувшин, наполовину опустевший и сделавшийся совсем легким. Вода, однако, в нем была всегда прохладной.

"Надо поэкономнее расходовать…" — подумал Сапалы я, сделав всего два глотка, осторожно вложил кувшин обратно в хурджун. В сосуде заплескалось. Тусклые глаза верблюда ожили, загорелись. Он повернул голову и, вытягивая шею, потянулся к кувшину, высовывая язык.

"А… тебе уже хочется пить? Нет, ты уж потерпи, голубчик. Верблюды могут и по месяцу обходиться без воды. Хоп-ба! — Сапалы погрузил на верблюда хурджун. — Я сам не пью вдоволь. А для тебя весь мой запас воды — капля. Вот найдем золото, и тогда… Хочешь воды — пожалуйста. Есть хочешь — ни тебе цветущий янтак, и приятного тебе аппетита. Да что там колючка-янтак! Белым хлебом кормить тебя стану! Ты только потерпи и помоги мне. Кувшин с золотом где-то тут, в этих местах. Может быть, вон за тем барханом. Ну, пошли, пошли! Если бы Вепалы был мне настоящим братом и указал точное место, я бы сейчас ни себя не мучил, ни тебя. Это он, скотина, виноват… Ну, вставай же!"