Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

— Ребята, держитесь, сейчас прибавлю! — перекрывая шум двигателя, весело кричит Назар.

— Есть, капитан! — дурашливо вскочив, делает ему под козырек Стелла и, потеряв равновесие, шлепается на сиденье рядом с Сергеем.

Назар поворачивает рукоятку газа, мотор ревет, нос лодки задирается все выше; кажется, еще немножко — и она на самом деле взлетит.

— Полундра! — кричит Сергей.

"А-а-а!" — далеко по водохранилищу разносится эхо его молодого звонкого Голоса.

Далеко над плотиной реяли в светлом небе какие-то незнакомые птицы.

"Неужели чайки? — подумал Назар. — Откуда они здесь?"

Лодка описала дугу и понеслась к шлюзам, туда, где, вскипая, пенилась вода в нижнем бьефе. А птицы, кружившие над плотиной, вдруг полетели навстречу, и уже через две-три минуты стало ясно: конечно же чайки!

— Ребята, чайки! — крикнул Назар и выключил мотор.

— Откуда они взялись? — удивилась Стелла.

— Ничего особенного, — сказал Сергей, — канал ведь идет до самого Ашхабада, вот и прилетели.

На какой-то миг показался Назару, словно мираж промелькнул в небе, светлый лик незабвенной Нины, и будто из самой потаенной глубины его сердца прозвучал голос.

По лицу Назара ребята поняли, о чем он сейчас думает, что происходит в его душе… И в их сознании тоже возник шиянский обрыв, могила под соснами, скамеечка, на которой они впервые сидели рядом, мордочка бурундука в кустах.

"Не будь Нины — не видать мне моего счастья!" — благодарно подумала Стелла и еще крепче сжала руку Сергея.

Распрощавшись со стройкой, заехали все трое в родной аул Назара.

Как дочь встретила Акгуль Стеллу, обняла Сергея, прижалась щекой к плечу дорогого сына.

— О, да ты уже совсем выздоровел, смотри какой молодец! — похлопала она по спине Сергея. — Джигит!

— Еще бы ему не выздороветь, — засмеялся Назар, — теперь в его жилах течет туркменская кровь!

Они пробыли в поселке недолго, всего три дня. Но многое успели сделать друзья за это короткое время. Назар и Сергей починили прохудившуюся крышу дома, перевесили покосившиеся ворота, переложили печь в летней кухне, прибрали все во дворе. А Стелла помогала тем временем Акгуль и училась у нее готовить туркменские национальные блюда.

В день отъезда, празднично одетые, торжественные, все четверо пошли в колхозный музей.

— Боже мой, да это же Назар! — прошептала Стелла, никогда прежде не видевшая портрета Керима Атабекова.

Солнечный луч скользнул по ковру, словно оживив на мгновение суровое, спокойное лицо молодого мужчины. И показалось — он улыбнулся, словно хотел подбодрить друзей, наставить их перед дальней дорогой: "Все у вас хорошо, мои дорогие дети. Все хорошо. Главное в этой жизни — в любых ситуациях оставаться человеком. Главное — не потерять своё лицо".

Перевод В.Михальского

Заснул я поздно, а проснулся, когда соседи по номеру еще сладко посапывали. Освобождаясь от забытья, открыл глаза и вспомнил: в девять ноль-ноль надо быть и учреждении! Мгновенно вскочил и, сжимая в кулаке электробритву, пошел в ванную. Холодный душ смыл остатки сна.

Из отеля "Ашхабад" вышел бодрым, полным внутреннего сдержанного движения, подобно ахалтекинскому коню перед началом скачек. Ни садиться в такси, ни ждать троллейбуса не хотелось; я весело — и все быстрей да быстрей — зашагал по проспекту Свободы.

Удивительный этот проспект! Прямой, он тянется на много километров, поражая приезжих. Тротуары отделены от проезжей части живой изгородью, тщательно подстриженной садовым парикмахером, и прикрыты рядами огромных деревьев; солнечный жаркий луч не может пробиться сквозь листья, идешь в зеленом спокойном полусвете, слышишь журчание воды в бетонных арыках, да по ту сторону живой изгороди морским торопливым прибоем с шумом и шорохом проносятся машины.

На двухэтажном доме, что возле кафе "Юлдуз" — "Звездочка", издали видна у двери строгая вывеска на русском и туркменском языках: "Министерство газовой промышленности СССР. Объединение Туркменгазпром".

Когда вошел в приемную, хорошенькая секретарша мгновенно спрятала за машинку зеркальце, в которое смотрелась. Я поздоровался, девушка ответила кивком.

— Можно к начальнику?

— Сейчас нельзя, будет пятиминутка. А вы по какому вопросу?

— Окончил Бакинский нефтяной институт. Направлен к вам на работу.

— К нам? — Девушка насмешливо улыбнулась. — Отчего же к нам? Или за пять лет не превратился в бакинца?! Да садитесь же, зачем стоять! Сейчас доложу Перману Назаровичу…

Прошуршав нарядным платьем, секретарша скрылась за внушительной дверью, обитой черным дерматином.

А приемная не так и велика. На секретарском столе два телефона: белый и красный. Железный ящик у стены раскрыт и, право же, похож на передатчик в нашем колхозном радиоузле. В приемную заглянули две женщины, увидели, что секретарши нет, и не решились войти. Высокий мужчина в очках почти пробежал приемную и рывком отворил черную дверь; на пороге едва не столкнулся с секретаршей в синем платье, отпрянул и все же задел ее плечом.

Секретарша сказала мне:

— Войдите…

Кабинет был просторным, не меньше, чем у ректора нашего института. И я вдруг растерялся…

Перман Назарович сидел за письменным столом, к которому были приставлены еще два столика, отчего получилась буква "Т", и накрытым красным сукном. Начальник читал бумагу, принесенную человеком в очках. Под потолком горели лампы дневного света, и оттого ярко блестела лысая голова Пермана Назаровича, а склоненное лицо казалось суровым. Тревога пронзила меня: вспомнились рассуждения досужего бакинского краснобая, что не раз объяснял, как можно разгадать характер человека. "Запомни, — говорил он, — лысые люди переменчивы и раздражительны, как полудикий, необученный верблюд. Одного слова им мало, а двух много; вот и пытайся сказать, если сумеешь, полтора слова! Счастье твое, если попадешь в добрую минуту, иначе хорошего не жди… А вот у седых людей сердце обычно мягкое и чистое. Надо быть последним в мире неудачником, чтобы не добиться помощи от седого!"

И тут я приободрился: справа от начальника сидел седой человек, внимательно меня рассматривавший. Он показал на стул рядом с собой, приглашая сесть.

За спиной начальника висел туркменский ковер с изображением Ленина, а на стенах — портреты ученых-нефтяников в бронзовых рамах. И, как старому институтскому знакомому, я улыбнулся, увидев портрет М. Губкина.