Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

— Да, рассказал без утайки.

— И тебя все-таки приняли в кандидаты?!

— При чем здесь Айна? Что у меня общего с ней?

— По-моему, у вас с ней общий сын.

— Прошу, Аллаяр Ширович, прекратим разговор. Не надо растравлять старую рану. Пять лет назад государство прекратило этот спор на основании закона. И все!

— Как хочешь, братишка. Только учти: переводить тебя из кандидатов в члены партии будут, наверное, скоро. А ведь сейчас идет обмен партийных документов. И знаешь, зачем меняют документы? Чтобы проверить ряды партии, чтоб освободиться от всех морально неустойчивых людей. Понимаешь? Я советую тебе, как посоветовал бы старший брат. Не желаешь прислушаться, считай, что не было и разговора. По старой нашей пословице: "Советуйся со многими, а поступай как велит сердце!"

"Советуйся со многими, а поступай как велит сердце". Эти слова звучат в ушах ночью и днем в гуле дизеля, в сопении насоса, в тишине моего вагончика. Но разве сам я не знаю, что тяжелее всех сейчас маме и Батырчику! Спасибо Аллаяру: беспокоится, старается примирить, теряет время на уговоры. Но разбитое стекло бесполезно склеивать, а вернуться к Айне я не в состоянии. Когда-нибудь соберусь с духом и расскажу, а пока пусть останется моей тайной, тайной, которую оберегаю от посторонних глаз уже больше пяти лет. Да, кроме того, уверен, что не положено мужчине говорить всем встречным о своей боли, показывать раны и язвы. Зачем? Нищий показывает, чтобы вызвать сострадание и получить подаяние… Но мне не надо подачек! Да и вряд ли это покажется интересным другим людям.

Солнце садилось, и облака над пустыней расцвели: сделались розовыми, багровыми, золотыми. Зной спадал, и пески начали остывать. И, право, сейчас здесь был такой свежий, такой чистый воздух, какого не сыщешь больше нигде на земле.

И люди на буровой скважине работали весело, сноровисто, ловко, любо взглянуть.

Мы уже дошли до заданной глубины. Уже побывали на буровой каротажники, скважину укрепили обсадными трубами. Все в порядке! А я три ночи не смыкаю глаз. Едва засну, вскидываюсь с криком от несуразных, диких сновидений, выбегаю из вагончика на свежий воздух. Голоса, шум, дыхание вышки быстро успокаивают, а спать все равно не могу! И есть не хочется. И когда бреюсь, из зеркала глядит кто-то, не похожий на Моргена: осунувшийся и взъерошенный, В общем, не отхожу от буровой ни днем, ни ночью, словно привязанный.

Вот и сегодня подошел я к Будулаю, который рассматривал выливавшийся обратно раствор.

— Здорово! Как настроение?

— Дела идут отлично, и настроение на пять с плюсом. А если еще в нашу смену достанем газ, и вовсе плясать буду! — Будулай погрузил палец в пенный раствор, вынул, понюхал. — Ну, мастер, пахнет уже по-иному!

Не стерпел и я, понюхал.

— Правда другой запах.

Он снова долго принюхивался.

— Чем только не пахнет: и газом, и водой, и нефтью, и землей. Букет запахов!

— Пожалуй, может ударить фонтан. С такой глубины можно ждать чего угодно.

— Да, отец вчера тоже сказал Анатолию: "Будьте осторожны, ребята".

— А кто… твой отец?

— Разве не знаете?! С пяти лет я в сыновьях у Торе-аги. Вчера Анатолий, Джуманияз и я ездили в район, навещали его. Велел передать вам привет.

— Как его здоровье?

— Швы сняли. Еще денек-другой, и выйдет…

— А как ты попал в сыны к Торс-аге, Будулай? — спросил я, заинтересованный.

— Очень даже просто, — засмеялся парень. — Бродил я один-одинешенек на ашхабадском вокзале и потихоньку ревел: в голос-то не решался. Торе-ага дал мне конфету, задержался в городе на сутки, чтоб отыскать моих родственников, да только не нашел. Тогда Торе-ага пошел со мной в милицию и объявил, что забирает меня к себе, а если родные появятся, пусть ищут его в Котур-Тепе по такому вот адресу… С тех пор и оказался я у него в сынах… — Парень помолчал. — Может, и нарочно меня бросили на вокзале родичи, кто знает? У Торе-аги жена умерла, уже когда мы перебрались сюда, в Газ-Ачак. Детей у него нет, живем вдвоем, и, честное слово, заботится обо мне как о родном сыне. И я за него жизни не пожалею… И в паспорте у меня записано, что я туркмен. Я ж и слова по-цыгански не знаю! Да и зачем? Прошлый год побывал в Чарджоу, встретил цыган, звал с собой в Газ-Ачак работать. Не поехали. Еще меня же обозвали предателем. — Он засмеялся. — Не драться ж с ними! Ладно, говорю, продолжайте побираться, коли охота. Есть, говорю, у туркмен поговорка: "Тянули осла за уши в рай, да уши оборвались"…

А с отцом так: не могу оставить его в одиночестве, хоть и требует, чтоб ехал учиться. Поступил в заочный… В Ашхабадский политехнический…

В разговоре не заметили, как к вагончику подъехала машина; в кузове стояли Аллаяр Широв и две девушки. Я сразу узнал Марал, мою Марал!

Прилетела долгожданная жар-птица! Не мог наглядеться на черные глаза, розовые, как лепестки, щеки, родинку-изюминку на белой шее. Сердце металось в груди, точно в клетке птица.

Подбежал к машине, поднял голову, застыл.

Марал протянула руку:

— Здравствуй!

Коснулся нежной ладони и почувствовал: дрожу! Дрожу, как наша вышка, когда работает дизель.

Вторая девушка, смуглая и высокая, тоже протянула руку и назвала себя:

— Наргуль.

Ответил как автомат:

— Мерген.

И почему-то ощутил пронзительную короткую боль, точно укол в сердце.

Почудилось: из глаз смуглянки брызнули на меня горячие искры, а лицо на мгновение вспыхнуло… К счастью, никто больше не заметил. Почему-то геолог в соломенной шляпе покраснела, здороваясь… Может, мое имя тоже напомнило ей кого-то? Впрочем, так мало имен и так много людей на земле.

— Наргуль Язова, — громко произнес Аллаяр Широв. — Окончила Ашхабадский политехнический. Давно знакома и дружит с Марал. Обе приехали работать геологами… — Он посмотрел на вышку и спросил: — А каротажники были?

— Давно! Уже закрепили выход скважины фонтанной арматурой. И вместо раствора даем просто воду…

— Решающие минуты! — Марал испытующе смотрела на меня. — Наверное, сердце дрожит?

— Не без того…

— Не прикидывайся каменным: не поверим! — усмехнулся Аллаяр и вытер лицо носовым платком.

— Аллаяр Ширович, — обернулась к нему Марал, — почему бы не поехать на буровую Алимирзы попозже?.. Вдруг…

Она замолчала, но все поняли. И Аллаяр поспешно согласился:

— Я готов, девушки! Как скажете, так и будет; но если задержимся, надо известить Алимирзу; это такой человек, что для гостей готов в своей ладони сварить плов!

Мы все зашли в вагончик, и Аллаяр по радио сообщил Алимирзе, что геологи решили задержаться на тринадцатой буровой часа на два-три. Мы все услыхали недовольный голос Алимирзы:

— Неужели так понравились парни с тринадцатой?