Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

Пока обедали, наступила жара. Казалось, где-то над, нами невысоко запылал гигантский костер. Люди разбрелись в поисках тени, а молодежь отправилась путешествовать на лодках.

Мы с Марал тоже забрались в лодку, Я греб, Марал опустила руку за борт, погрузила пальцы в воду и глядела, как от них бегут две водяные морщинки, расходясь врозь… Молчали.

— Почему, Марал, ты меня избегаешь? — спросил я наконец.

— Кто это тебе сказал?

— Я сам себе говорю.

— Ты ошибаешься. Просто очень много работы. Прежде я почему-то думала, что работать проще, чем учиться. И промахнулась…

— Ты поздно вчера вернулась домой?

— В половине десятого. А кто тебе сказал?

"Ага! — подумалось. — Наргуль не сказала Марал, что приходила ко мне. А я почему-то предполагал, что подружки ничего не таят друг от друга…"

— Поселок маленький, как петушиная голова. Здесь все знают обо всем…

— Надеюсь, ты никому не поручал присматривать за мной?

— Что за вопрос, Марал! Просто половина моего сердца всегда с тобой.

— И сообщает о всяком моем шаге?!

— Не сообщает, а показывает, точно камера телевидения.

— Почему же ты такой спокойный, словно ничего не произошло?

— А что произошло?

— Ну, твой телевизор неважно работает. Вызывай мастера из гарантийной мастерской.

— Почему вызывать? Что же произошло?!

Взволнованный, я смотрел на Марал, словно впервые увидел. Она улыбалась, затем расхохоталась.

— Над чем смеешься? Ты понимаешь, что говоришь?

Все еще смеясь, Марал спросила:

— А ты веришь своему сердцу?

— Ну конечно, верю!

— Отчего же волнуешься?

— Ох, Марал, ты вовсе сбила меня с толку!

— Теперь видишь, как легко посеять сомнение. Даже самому себе перестал верить…

— Марал, не издевайся!

— И не думаю.

— Марал, мне дали квартиру и завтра привезу маму.

— Поздравляю. Давно пора!

— Ну а как же мы с тобой? Прежде говорила: вот закончим учение… Ну вот, закончили…

— Давай теперь поработаем немножко…

— Сколько "немножко": неделю, месяц, полгода?

Марал молчала.

— Сколько же можно ждать, Марал?

И снова молчание.

Мы перевезли вещи, мама покрыла узорной кошмой топчан, положила пару подушек.

— Ты устал, Мерген-джан, отдохни, а я заварю чаю покрепче…

Уже давно не отдыхал я с таким удобством: облокотись на подушку, набитую овечьей мягкой шерстью. Только отдыха все равно не получилось: вспомнился разговор с бывшей моей женой сегодня, когда приехал за вещами. Оказывается, в понедельник у нее выходной день, и она была дома, а Батырчик в детском саду.

Я сказал, что забираю маму к себе.

— А мне какое дело? — ответила она со злостью, но я услышал в голосе приглушенную радость. — Мы с твоей матерью чужие люди.

— Ну тогда считай, что ничего не слышала, а я не говорил.

— Давно стал работать?

— С пятнадцатого.

— Бухгалтерию предупредил об алиментах?

— Можешь не волноваться.

— Тех копеек, что присылал от стипендии, не хватает ребенку на трусы и майки.

— Ну теперь ребенку хватит, если не станешь брать у него взаймы…

— Думаешь, жду подачек от тебя? Тьфу! Живу в сто раз лучше; трачу сколько хочу…

— Рад за тебя, но не завидую…

— А ты не продаешь свою половину дома? Могу купить.

— Продавать не собираюсь. А просто подарю.

— Э, ладно болтать! Наверное, уже и деньги спрятал.

— Дарю его Батыру.

— Что?! И… бесплатно?

— Что с тобой? Кто же дарит за деньги? Да-да, бесплатно! Выдергивай гвозди, которыми забила двери, складывай шелка и золото: теперь места хватит.

Во дворе раздался голос Торе-аги:

— Ну, Мерген, и расхвалили же тебя в газете: до седьмых облаков, выше некуда! Дал прочесть сынку, а теперь принес и тебе. На, читай!

— Спасибо, Торе-ага! Заходите, заходите, попьем чайку, побеседуем, как собирались…

Но старик уже разговорился с мамой, и я развернул газету: одолели любопытство и детское нетерпение! В отделе "Стройки пятилетки" увидел статью "Мерген Мергенов спасает тринадцатую". Это ашхабадский журналист писал о ночном происшествии, когда на буровой получился прихват. Журналист не жалел красок. Получалось, что, если б я не был на вышке, тысячи рублей унесло бы ветром пустыни. А с какой благодарностью я говорил о бакинских профессорах, которые меня обучили! Словом, читал и чувствовал, что краснею от стыда: право, не способен так нелепо, так глупо хвастаться. И главное, газету принес Торе-ага, седобородый бурильщик, у которого, конечно, бывали прихваты и вдесятеро тяжелее… Наверное, такие беды, когда приходилось спасать буровую, и посеребрили его бороду, избороздили морщинами лицо, если хоть по одной морщине на аварию посчитать! И окажется, что на его лице записана, как в книге, вся история буровых работ в Туркмении… Вот о ком надо бы писать.

Я понял, что гляжу в газету, уже не читая, когда услышал рядом осторожное покашливание Торе-аги.

— Ох и наврали! — воскликнул я, отбросив газету.

— Говорящие на собрании, пишущие статьи всегда красноречивы; умеют же находить слова! — отозвался старик, прихлебывая чай. — Что написали, это ладно, но есть другой разговор… Вызвали меня в контору, говорил с Ата Кандымовым и Аллаяром Шировым. Закончен монтаж двух новых вышек. Одну дают мне, а вторую — какому-то парню, что в этом году окончил ашхабадский институт… Видно, Аллаяр Широв уже обошел Кандыма, что-то наболтал о тебе…

— Ну и пусть! — ответил я, стараясь быть спокойней. — Мне-то что?

— Не горячись, Мерген! Почему они могут, делать что вздумается?

— Им в ответе быть, им и назначать. Разве не так?

— Это правильно. Но я видал парня, которого назначили на новую вышку: приехал с почтенным папашей в папахе сур [46] Сур — каракуль с золотистым оттенком. . Вот и скажи, могу ли я поверить в мастера, которого папочка приводит за руку в Управление буровых работ? Может, и экзамены в институт сдавал с папочкиной помощью? А на скважинах, сам знаешь, бывают неисправимые ошибки.

— Что ж, теперь я должен идти и просить места у Аллаяра Широва или Ата Кандымова?

— Нет, не просить, что ты! Просто спроси: почему не доверяете, разве я не справился на тринадцатой буровой? Посмотрим, что они ответят.

Я промолчал, но решил, что никуда не пойду.

Наутро Кандымов прислал за мной свою машину. Когда я приехал, он велел секретарю никого не пускать. В кабинете мы были одни. Кандымов предложил чаю, расспрашивал о матери, о настроении, о здоровье. А затем перешел к главному:

— Нельзя, Мергенов, решать задачи единолично, а тем более когда речь идет о буровой скважине. Мы тут много думали-гадали, прикидывали и так и сяк… Ты показал себя молодцом, когда справился с авариен, Спасибо за это, дорогой! Но все-таки прихват был… Правда, прихваты случаются и у самых опытных мастеров бурения. Но все же был прихват. И, понимаешь, я не могу один идти против большинства… Думаю, ты еще поработаешь и, конечно, станешь и мастером смены, и начальником участка, и начальником управления вместо меня… Бывают, правда, люди, которые с пеленок рвутся из кожи, чтоб быстрее сделать карьеру, но обычно кончают они худо. Чтоб подняться на крышу, надо поставить лестницу и начинать с первой ступеньки… В общем, Мергенов, мы решили предложить тебе должность бурильщика на скважине № 55.