Евгений Белянкин - Танец любви

«Братишки» были согласны на все и, обступив суворовцев, пощупав и потрогав их, потребовали игры.

— А как же утренник? — не унималась воспитательница.

— Потом, — ухмыльнулся Глеб и, схватив малыша, лихо подбросил его над собой.

Дикий радостный вопль заполнил зал. В ребячьем гомоне было уже ничего не понять…

Вначале тянули канат, затем играли в космонавтов — Димка, не дойдя до финиша, наблюдал игру с «командного пункта», — потом ползали по ковру, изображая ковбойских скакунов, на которых гордо восседали сами ковбои. Потом… этих потом было так много, что суворовцы выдохлись и сказали всерьез:

— Все, больше не можем!

— А еще суворовцы! Ну хоть чуточку!

Их втолкнули в круг и под звуки аккордеона заставили плясать гопака. Это уже было чересчур. Они сплясали гопака, и только тогда их напоили чаем и под бравые крики «братишек» отпустили с Богом!

…Дежурный по училищу майор Лошкарев широко, дружелюбно улыбался.

— Ну что, представители славного воинства?

Димка Разин в отчаянии сказал:

— Лучше пойду грузить вагоны, товарищ майор, только не туда…

В роте все было по-старому, кроме одного: готовились к экзаменам. Ими, как всегда, пугали и стращали, так что бедному суворовцу не оставалось ничего, как их сдать. Писались «шпоры», заключались договоры на подсказку и на иные, связанные с экзаменами действия.

Первый экзамен по физике. Глеб, чувствуя как изменилось к нему отношение Рубля, основательно трусил. Зато цвел невозмутимый Димка.

— Воистину, вспомнишь Серого. Ну зачем прогнали? Теперь бы каждому, глядишь, светила четверка. Сами себе яму вырыли…

В коридоре стояла гнетущая тишина. Ходили медлительно, с видом обреченных.

— В нашем деле главное что? Не знать, а сдать! — обычно посмеивались ловкачи.

Но и они попритихли. Майор Рублев — не Лука-мудрец — он сказки не рассказывает! И зачем только Ньютон и его коллеги эту проклятую физику придумали! Не могли что-нибудь попроще…

Глеб зашел в кабинет, немного тушуясь. И тем не менее — четкая походка, доклад — и даже восстановившееся внутреннее спокойствие. С ним так бывало всегда, когда брался за дело.

Взял билет, скользнул взглядом: все, как в детективных романах, первый вопрос знал назубок, а вот со вторым…

Рублев старательно записал номер билета.

— Ну как, Сухомлинов, классный?

— Они все классные, когда знаешь.

— Резон, — обронил Рубль. — Когда у суворовца голова на плечах, у меня гора с плеч.

Неплохо начал в учебе Сухомлинов: и подготовка достаточная была, и не волынил, как другие, шел в первых рядах. А вот в конце года, кажется, сдал: не то Маша Вербицкая помешала, не то обстоятельства подвели. Ведь все в этой жизни меняется, как когда-то говорил отец. Но отец вот уже три года как ушел из жизни. А жизнь продолжалась, и продолжалась теперь в нем, в Глебе Сухомлинове…

Он еще раз покрутил мозгами: началась педагогическая поэма. Он написал на доске вопросы билета и рядом, напротив второго, поставил знак вопроса. Это был условный знак для дежурного по классу, который в очередной раз устремлялся за дверь «мочить тряпку». Сухомлинов нетерпеливо и боязливо ждал. Дежурный, Денис Парамонов, вернулся и вместе с тряпкой передал заветную палочку-выручалочку, шпору.

— Сухомлинов, готов? — суховато переспросил майор Рублев.

— Сейчас, товарищ майор, — ответил Глеб, быстро исписывая доску формулами. Получив шпору, он как бы просветлел. Голова заработала — все стало ясно как белый день.

Отвечал Сухомлинов бойко и без запинки. Рублев, не перебивая, молча крутил сухими пальцами, иногда посматривая в окно каким-то вялым взглядом. Он задал несколько весьма простых вопросов и сказал:

— Знания рождаются из сопротивления материала, которое надо преодолеть.

Он поставил вице-сержанту пять и вызвал другого. Глеб облегченно вздохнул — экзамены начались удачно…

В хорошем настроении Глеб вернулся в роту. И тут его вызвали в канцелярию.

Майор Шестопал перелистывал толстую книгу.

— Вот читаем романы. Про любовь и тому подобное… И это во время экзаменов. — И, подняв суровые глаза на Глеба, прямодушно сказал: — Пойдем-ка посмотрим, что у тебя в отделении творится.

Он встал и вышел из канцелярии. Глеб, еще чего-то не понимая, поплелся за ним. Шестопал шел вдоль заправленных по ниточке постелей.

— Нет, Сухомлинов, у тебя глаза. А ну-ка, что делается в тумбочках?

Пройдя немного вперед, он распахнул дверцу тумбочки и достал оттуда засохший кусок хлеба.

— Сухари заготавливаем, вице-сержант, сухари…

Он открыл еще одну тумбочку. Достал общую тетрадь Парамона-младшего.

— Слушай, вице-сержант, и внимательно: «Она пропала. Она пропала, потому что ее не любили. Не любили подлые люди, так как она была калека. Они ее убили. Но я их найду… И разоблачу их подлую сущность…»

Глеб сразу сообразил, о чем шла речь. О хромой, приблудной собаке, которая какое-то время жила возле столовой. Суворовцы ее подкармливали, как могли, и жалели. Но однажды собаки не стало — всем было понятно, что ее убрали по приказу коменданта училища…

— Теперь я убедился, что Шерлок Холмс — реальная личность, а не выдумка писателя, — мрачно сказал ротный.

На вечерней поверке Глеб Сухомлинов узнал, что он больше не командир отделения.

До обеда жара, в обед дождь, после обеда умеренная, полусолнечная погода. Суворовцы к кирзачам привыкли, научились мотать портянки. Но тяжеловато целый день бегать, чувствуя на ногах оковы.

В лагере уже пять дней. Испытания начинаются с самого утра. Отключают на целый день воду — вот и бегай умываться в грязные ручьи, благо кругом их полно.

Димку Разина это особенно беспокоило и угнетало.

— Смотри, Глеб, руки цыпками покрываются. Хоть вазилином смазывай.

Глеб молча соглашался, вскидывая на Димку добрые, по-собачьи понимающие глаза.

Майор Шестопал (везет же!) получил выговор на тренировке и снова все свободное время занимал ребят исполнением команд «Подъем-отбой!». Все вспухли от его усердия. Видимо, он так и не дошурупит.

Рота уже начала жить по распорядку. Утром от раннего подъема гудела голова. Димку даже раза два тошнило. Наконец ему все же удалось выспаться: притворился больным.

А Саня Вербицкий словно проснулся. В училище приходил отец. Сердитый, он долго сидел в канцелярии у ротного. Вербицкий понял, что пришла хана. Отец и во сне видит его на военном факультете журналистики. Теперь Саня решил каждый день что-то читать и писать одну зарисовку. Свободное время, конечно, можно найти, если умело уклониться от работы и если придумать что-то такое, что устроит ротного и он не будет мешать. Ведь в училище было все — и лестница, куда можно сбежать и покурить, подумать, почитать, и спальня во время самоподготовки, и, наконец, класс… Но то было в училище, когда Саня, по совести, лентяйничал.