Евгений Белянкин - Танец любви

— Генерал занят, но в чем дело?

— Нам ротный зарубил увольнение, — захлебываясь в азарте, громогласно заявил Мишка Горлов. — Нам надоела его двуличная натура.

Порученец потоптался, словно раздумывая, еще раз удивленно взглянул на взбудораженных ребят и, хмыкнув, пропал в кабинете генерала…

Через минуту невысокий, плотный генерал сам вышел в приемную. Вскинув густые брови, он остановился и вопрошающим взглядом обвел ребят. Пацаны растерялись, застыли. Горлов почувствовал, как забулькало в животе.

— Хорошо, — вдруг спокойно, тепло и даже дружески сказал генерал, — вот ты объясни, но толково. — И он показал на Горлова.

Мишка набрал полную грудь воздуха, бедово и сбивчиво сказал:

— Вторую неделю ротный рубит увольнения только потому, что кто-то, с его точки зрения, провинился. Все отвечают за одного… Я знаю, что так поступают в «зоне». Стоит не выполнить рабочую норму одному «зеку», как сразу жестоко наказывают всех… Мы против зековской системы…

Генерал мелко подергивал губами. Последние слова Горлова ему явно не понравились: лицо стало жестким, вопрошающие глаза смотрели отчужденно. Генерал повернулся к порученцу.

— Шестопала ко мне!

Когда суворовцы спускались по лестнице вниз, навстречу им по ступенькам бежал озабоченный майор Лошкарев.

— Опять накуролесили, — беззлобно заметил он, — откуда такая бесшабашность?

— Нет, товарищ майор, — перебивая друг друга, живо откликнулись и затараторили суворовцы, — в конце концов, мы люди…

Оказывается, Шестопала в роте не было (возможно, испугавшись генеральского втыка, он просто сбежал), и вместо него к генералу поднялся майор Лошкарев. Все знали, что Лошкарев мужик добрый и порядочный, одним словом — афганец. И потому кучкой, перебрасываясь незначительными репликами, ждали во дворе. В роту, несмотря на приказ Лошкарева, никто не пошел: встречаться с Шестопалом не очень-то хотелось, тем более попадать под его горячую руку.

Лошкарев вернулся быстро. Его окружили плотным кольцом.

— Эта пытка была выше моих сил, — устало сказал майор. И тихим обнадеживающим голосом добавил: — Всем в роту. Где старший вице-сержант? Генерал разрешил увольнение всем. В том числе и Вербицкому.

— Ура! Наша взяла! — заорал второй взвод.

— Качать Горлова! Качать Мишку!

Не успел Горлов опомниться, как его подкинули кверху. Вороны, уютно устроившиеся на сером предвесеннем снегу, суматошно вспорхнули вверх…

Дни были похожи на полет на воздушном шаре. И привольно, и красочно — да только ветер рвет тебя из стороны в сторону, и ты с ужасом думаешь, что все время висишь в пустоте и не знаешь, куда этот шар забросит судьба. Глебу Сухомлинову в эти ветреные дни не везло. Началось с физики — ни с того ни с сего Рубль поставил тройку, пригрозив, что это не последняя. Но злоключения на этом не кончились. Добрая, приветливая старушка — англичанка, чем-то похожая на гимназистку, вдруг объявила Глебу, что произношение у него не то… Глеб попытался выяснить, как это не то?

— Да так, и не то, — вспылила коротко подстриженная суховатая преподавательница. — Вы грубый, невоспитанный человек, не умеете разговаривать с женщиной… Возьмите домашнее задание и читайте.

Волнуясь, Глеб взял книгу и стал читать заданный на дом текст. Он поминутно путался и, видимо, действительно коверкал английские слова.

— Раньше я таких ставила в угол лицом к стенке, — язвительно сказала старушка. — А еще раньше пороли розгами — помогало! Еще сержант называется!

Красный, потный и оскорбленный Глеб молча слушал англичанку: еще недавно она к нему явно благоволила, а тут — словно с цепи сорвалась… Урок продолжался, а он сидел, как дурак, совершенно сбитый с толку и растроенный невезением. С английским у него и раньше было трудновато, но такого глупого исхода он не ждал. Сидящий рядом вертлявый Разин успокаивал: мол, обойдется, к тому же он обещал с ним подзаняться произношением.

Разин считался любимцем англичанки и потому был уверен, что переломит мнение старушки о Глебе. Сухомлинов лишь пожимал плечами.

— Ну что я сказал ей обидного? Ну что, Димон?

— Надо чувствовать — она же старая дева! Ты что, без царя в голове?

Неожиданно после обеда объявили полевой выход. Роту суворовцев посадили в машины, закрытые брезентом, — и через каких-то два-три часа привезли в лагерь, на учебный пункт. Шли стрельбы. Стреляли неплохо, и майор Шестопал, с суровым лицом ходивший вдоль боевой линии, был доволен.

— Ничего не скажу, похвалу заслужили.

Приехал начальник училища. Генерал Репин, в отличие от майора Шестопала, остался недоволен. Недоволен тем, что суворовцы капризны, разнежены и не умеют, да и не хотят из-за грязи ползать по-пластунски, стараясь двигаться перебежками, а то и вовсе в рост…

— Чистоплюи, вас же убьют! Сам фельдмаршал Суворов ползал по-пластунски! А вы что?..

Генерал построил суворовцев и, несмотря на обжигающий ветер, долго распространялся о том, что еще великий педагог Ушинский считал опаснейшим злом в воспитании семейный эгоизм. Слепая любовь, в которой тонут рассудочность и трезвость, создает оранжерейное воспитание: хлипких, изнеженных мужчин…

— Меня коробит само понятие «изнеженный мужчина», — непримиримо отрубил генерал.

После генеральского внушения была дана короткая передышка и затем рота снова пошла в наступление. Теперь суворовцы ползли по-пластунски, не обращая внимания на оттаявшую грязь…

После отбоя в лагере то тут то там зазвучали взрывы. Было ясно — бросали взрывпакеты. Дежурный офицер неистово бегал возле дощатых домиков, но найти зачинщиков не удалось.

Старшина роты, прапорщик Соловьев, получив нагоняй от дежурного, поднял второй взвод. Он был уверен в том, что нет дыма без огня, а огонь — это уж точно во втором…

Суворовцы стояли в одном нательном белье, босые, поджимая пальцы ног, так как от крашеных досок тянуло холодом.

— Западлянку строите? — ревел прапорщик. — Вы у меня еще попляшете, я научу Родину любить.

— Товарищ прапорщик, можно слово? — Карсавин подался вперед. — А если мы завтра все в санчасть ляжем, отвечать будет кто — вы или дежурный по лагерю?

Прапорщик утихомирился и распустил строй. Он сумрачно ходил среди коек и возмущался:

— Ну, кому мне верить? Ну, в кого?

— Мы все здесь верующие, — хрипловато донеслось из темного угла, — одни верят, что есть Бог, другие верят, что его нет…

Когда уезжали в училище, к последней машине, по суворовскому обычаю прицепили хвост из консервных банок. Жестянки гремели, вызывая взрыв удовлетворенного хохота…

Ротный на этот раз находился в последней машине. Он специально приказал остановиться.