Евгений Белянкин - Танец любви

У Скобелева под глазом обозначился лиловый синяк. Пашка вынул из кармана пятак, может быть, даже и заранее приготовленный, и прилепил его к больному месту. Тараса как ветром сдуло. Пацаны молча и мирно разошлись, удовлетворенные содеянным, и никакого зла на Пашку уже не держали.

Пашка поплелся в умывальник. В таких случаях хорошо помогает холодная вода.

Командир роты майор Шестопал долго и пристально приглядывался к Пашке.

— Скобелев, — сказал он угрюмо, — если ты подрался, то иди прямиком к генералу. Моих сил на тебя уже нет.

— Товарищ майор, вот честное слово, нечаянно наткнулся на шкаф. — Пашка посмотрел на командира роты жалостливо. — Так ведь и без глаза остаться можно. Не верите? Тогда считайте, что я вру.

— А кто подтвердит?

— Да хоть бы Тарас Парамонов.

В таких случаях говорят, что Шестопал встал не с той ноги. Пришел он в роту к подъему и, держа в руках карманные часы, жесткими невыспавшимися глазами щупал, как суворовцы заправляют койки. Ротный был недоволен: в нормативы не уложились, кроме того заправлены постели были небрежно, «абы как». Два раза Шестопал заставлял, раздеваясь, ложиться в постель, и дежурный по роте зычно кричал: «Третья рота — подъем!» Суворовцы, конечно, оживились и заправляли постели более споро и более аккуратно, хотя, если бы Шестопал заставил раздеться и в третий раз — взорвались бы, и неминуемо в роте было бы ЧП. Но предусмотрительный Шестопал лишь выделил несколько человек, с его точки зрения наиболее нерадивых, и приказал дежурному по роте с ними потренироваться, пока остальные заняты на плацу утренней зарядкой.

В число нерадивых попал и Саня Вербицкий, который сразу не понравился ротному своей кислой физиономией.

— У ротного никакого сострадания и милосердия. Буду писать жалобу в ООН. — И Вербицкий, зажмурившись от света, сладко зевнул. — Надоела мне эта «подыманция»…

Дежурный по роте все же заставил его заново заправить постель. Майор Шестопал не поленился и, пройдя по взводам, отругал дежурного за мягкотелость, хотя койки в роте были заправлены точно по ранжиру.

После завтрака, когда взводы готовились разойтись по классам, ротный неожиданно приказал открыть командирские сумки и сам лично с недовольным видом проверил их содержимое.

— Про дипломаты забудьте, не разрешаю, — вдруг сказал он громко.

— А генерал разрешил.

— Кто вам сказал, что генерал разрешил? — строго и внушительно оборвал ротный. — Нет на сегодня такого разрешения…

И тут лицо ротного исказилось такой гримасой, такой брезгливостью, что строй застыл в настороженности. Шестопал вскинул брови, хмыкнул и с широко раскрытыми глазами вытащил из сумки Вербицкого два надорванных пакета с презервативами. Осторожно, брезгливо, кончиками пальцев подержал их в воздухе и под хрустальную тишину так же брезгливо бросил их в сторону на пол. Он будто захлебнулся воздухом.

— Три наряда вне очереди!

Вербицкий стал героем дня. Несмотря на это он переживал: нет, не потому что схлопотал три наряда… Было обидно, что пропадала суббота, та самая суббота, на которую он так рассчитывал.

У него был такой обиженный вид, что даже химичка Мария Николаевна заметила его расстроенное состояние.

— Суворовец Вербицкий, идите к доске, может быть, у вас поднимется настроение.

— Нет, Мария Николаевна, чужая везуха.

— Что вы сказали, Вербицкий?

— В мире так уж устроено: когда не везет тебе, то везет другому. Одним словом, чужая везуха.

Мария Николаевна покачала головой и, выслушав весьма путаный ответ, поставила четыре.

Майор Шестопал вызвал в канцелярию Глеба Сухомлинова, — Глеб уже догадывался, — как командира отделения Вербицкого.

— Ну что, вице-сержант, — резковато, ковыряя спичкой в зубах, сказал ротный, — опять чудим… Командир отделения должен знать своего подчиненного. Почему вице-сержант Сухомлинов не доложил старшему командиру о том, что суворовец Вербицкий занимается пакостями?

Сухомлинов удивленно, улыбаясь глазами, сказал:

— Товарищ майор, во-первых, я хотел бы знать, кто я — командир отделения или соглядатай?.. Лазить по чужим сумкам, даже, если он твой подчиненный, извините, это по-человечески гадко… А фискалить — тем более. Еще в старые кадетские времена это считалось самой низкой подлостью, и таких кадетов не уважали и презирали потом всю жизнь, когда они становились офицерами.

— Не фискалить, вице-сержант, а докладывать! И что вы мне заладили — кадеты-кадеты! Передо мною суворовцы, а не кадеты…

— В принципе, суворовцы и кадеты — это одно и то же. — Глеб с ненавистью взглянул на ротного. — А суворовец Вербицкий не ребенок, у него усы пробиваются, что говорит, между прочим, товарищ майор, о том, что он не бесполый… У него половое созревание, товарищ майор!

Майор Шестопал даже подпрыгнул на стуле.

— Ха, у него половое созревание! Так что, вице-сержант, может быть, дом терпимости для суворовцев открыть?

Сухомлинов выдержал пристальный, пробирающий до костей взгляд ротного.

— Нет, Сухомлинов! — Ротный откинулся на спинку стула, ухмыльнулся. — Ты — командир отделения и обязан знать, чем дышит твой подчиненный… Иначе из тебя получится плохой командир. Мне же такой отделенный не нужен. На этот раз я тебя не наказываю, но в следующий — накажу на всю катушку. Иди, Сухомлинов, и не забывай, что ты вице-сержант…

От командира роты Глеб вышел огорченный: из чепухи поднять такой сыр-бор! Пацаны взрослеют, неужели нельзя поговорить по-человечески, с юмором, наконец. От всего этого просто пахнет солдафонством!..

Глеб Сухомлинов часто ловил себя на том, что его тянуло на размышления о суворовской жизни.

Он полностью оправдывал Вербицкого. Да и в Вербицком ли дело? Скорее всего — в манере поведения офицеров. Ему думалось, что будь офицером он — многое перекроил бы и перестроил… Пока отношения офицеров и суворовцев строятся по одной методе — сверху вниз, без обратной связи. Многие командиры не чувствуют душевной тонкости взрослеющего человека. Прикрываясь уставом, не желая проникнуть в него глубже, прочитать между строк, они действуют кавалерийским наскоком, в приказном порядке. А если бы шли навстречу друг другу душевные потоки, возбужденные общим пониманием. Если бы командир руководствовался не только положениями устава… Если бы он старался на место суворовца поставить себя, вспомнить и свое детство…

Сухомлинов не так давно открыл для себя слово «волюнтаризм». Узнав его значение, он подумал, что именно в офицерах силен волюнтаризм. Что бы они ни делали, всегда это объясняется уставом. Довод чаще всего один: «С командиром не спорят. Приказ командира — закон». Это широко шагает по училищу и особенно хорошо передается сержантам. А ведь он, Глеб, да и любой суворовец, прекрасно видит, где приказ командира — действительно закон, а где им прикрывается беспомощность, а то и непорядочность.