Евгений Белянкин - Танец любви

Первого сентября было построение. Генерал-майор Репин вышел на трибуну. Построившиеся в каре роты бойко отвечали на приветствия. Что ни говори — в суворовцах жило чувство общности. Особенно это чувствовалось в третьей роте: как-никак они становились старшими.

И младшие, и старшие, в чистенькой отглаженной форме с лампасами шли парадным строем. Возле трибуны, затаив дыхание, во всю силу вытягивали носок и, повернув голову, буквально поедали глазами начальство.

Взводы развели по учебным корпусам, и в коридорах сразу возник школьный гам…

Майор Шестопал был строг и недоступен; он отдавал короткие приказания, и все понимали, что спорить с ним бесполезно. Впрочем, с ротным никто и не спорил.

Все ждали обещанного увольнения. Пашка Скобелев с загорелым южным лицом лез в компанию Вербицкого, но тот почему-то пригласил к себе домой Горлова и Димку Разина. Глеб Сухомлинов участвовать в этом деле наотрез отказался, что еще более подзадорило Димку. Тем более, тот носился в героях дня, рассказывая Парамоновым и всем прочим, как он здорово летом «снимал девчонок» и вообще жил по высшему стандарту. Но даже наивные братья Парамоновы понимали, что Разин врет: с его ли способностями!..

Другое дело, Карсавин. Если он и прибавлял, то получалось красиво. Серега за лето заметно повзрослел. Упрямая складка красиво легла между бровей. В его лучезарных, темных глазах таилась энергия. Он то и дело поправлял волнистые, ухоженные волосы. Правда, командир роты приказал ему «подравняться». Не подстричься, а «подравняться»…

Во всем облике Карсавина виделась натура честолюбивая и пылкая.

Чувствуя некоторую отчужденность в роте, Сергей, видимо, понимал, что причина в Сухомлинове, и потому старался к нему подмазаться. Но подмазаться так, чтобы не пострадало собственное самолюбие. Однако Сухомлинов с Карсавиным был холоден: хоть и старая, но обида, и в Глебе она еще жила.

А так в роте все как будто по-прежнему, словно и не было каникул, не было лета и другой жизни.

После утомительных уроков — учеба совсем не лезла в голову — все гурьбой бросились в спортгородок — «качаться». Оголенные до пояса, ребята хвалились телами: многие загорели и раздались в груди и плечах. Лето постаралось! Еще жило свежее восприятие суворовской жизни, еще не поднадоело… Одним словом, соскучились.

Увольнительные выдавал сам командир роты. Майор Шестопал смотрел в глаза с презрительной улыбкой.

— Скобелев, ты у меня один такой. Смотри, предупреждаю, ни-ни!

Скобелев стушевался, покраснел.

— Товарищ майор…

— Я уже три года майор. Суворовец Скобелев, вы меня поняли?

Как уж Пашке не понять майора!

Саня Вербицкий, Мишка Горлов и Димка Разин пришли к Вербицким навеселе. Вербицкий заранее купил две бутылки портвейна. Распили недалеко от дома, в глухом садике. На скамейке, раскачивая ногами, какое-то время пели похабные песни и лишь потом, когда совсем стемнело, Саня позвал к себе смотреть «видик».

Родителей не было, и ребята, потолкавшись в передней, прошли в зал. Димка поинтересовался: «А где Маша?» Пожав плечами, Саня равнодушно сказал, что, наверное, в ванной: воду любит, как утка.

Димка размашисто и смело повалил в коридор к ванной, толкнул дверь — заперта.

— Маша, это я, Димка, — и рванул на себя дверь.

Крючок вылетел «с мясом». Дверь распахнулась, и Разин, словно заколдованный, шагнул в ванную. Он дернул прозрачную мешающую занавеску, — и тут Маша увидела Димку. Она смотрела на него с ужасом, еще не понимая, что произошло.

— Ты что, обалдел! — взвизгнула она, прикрываясь рукой.

Димка молча пялил глаза. Голая Маша, вся какая-то воздушная, бархатная, поразила его своим точеным телом: оно было банное, смугловатое и влажное, отдавало душистыми запахами. Маша пришла в себя и, привстав, резким движением направила в лицо Димки душевой шланг, обдав его струей горячей воды. Разин стоял, не двигаясь, как истукан, даже не пытаясь защититься.

На крик прибежали Санька и Мишка. С хохотом едва выпроводили мокрого остолбеневшего Димку, который, пожалуй, действительно не понимал, что с ним случилось. В эту минуту к Вербицким и пришел Глеб. Маша уже оделась и успокоилась. Ребята наперебой рассказывали Сухомлинову Димкину историю. Все смеялись, в том числе и Маша. Только Димка лежал головой вниз на диване и сопел носом.

Когда вдоволь нахохотались над «глупеньким» Димкой, Маша стала упрашивать Глеба, чтобы тот не бросал его и довел до училища. Сухомлинов морщил лоб. Ему совсем не хотелось возиться с Разиным.

— Да ладно уж, куда от него денешься…

Посмотрели «телек», и Глеб, отпущенный, как и Димка, до десяти, начал собираться. Разговоров с Машей не было — разве лишь о непутевом Разине, — и Глеб, подталкивая приятеля к выходу, попрощался. Димка извинялся, бледный и осунувшийся, на губах выступала слюна. Хлебнув свежего воздуха на улице, стал вроде приходить в себя. Но вскоре его опять затошнило и вырвало.

— Что, бормотуха что ль? — сострадательно спросил Глеб, постучав его по спине.

Димка кивнул.

— Эх ты, заяц, хоть раз пил до этого? Только честно, Димон?

— Нет.

— Ни разу? Первый блин комом! — засмеялся Глеб. — Оно и понятно. Смотри, чтобы потом не пошло соловьем.

Димке стало легче. Но болела голова, и он заметно шатался. Глеб довел его до училищного забора. Нашли дыру и пролезли на спортгородок. Там «качался» Денис Парамонов.

Парамонов сбегал в роту. Убедившись, что там, кроме дневального никого нет, они быстренько протащили Димку. Но Глеб успокоился только тогда, когда Димка, раздевшись, плюхнулся в постель.

Он уже собрался уходить, но Димка поднял голову.

— Ты знаешь, Глеб, я никогда не видел такого красивого тела. Даже в кино.

— Радуйся, что не прихватили патрули. Было бы тебе и тело, и кино…

— Ты так ничего и не понял, Глеб.

Вскоре Димка крепко заснул.

На уроке английского языка занимались военным переводом. Англичанка к доске вызвала Глеба Сухомлинова и Пашку Скобелева. Поставив их друг против друга, сморщила личико и хлопнула маленькими ладошками.

— Внимание все! Перед нами иностранный солдат Глеб Сухомлинов… Его допрашивает военный переводчик Скобелев. Я предлагаю каждому из суворовцев сделать беспристрастный анализ диалога.

Она с серьезным видом прошлась по классу.

— Ну что же молчите? Начинайте, мальчики. Мы ждем.

— По-русски ни слова? — вдруг, словно не веря своим ушам, выдавил Скобелев. — Совсем ни слова?

— Совсем ни слова, — подтвердила жеманная, с крашеными губами англичанка.

Скобелев потоптался, напрягся и выпалил:

— Я вижу, вы — солдат, скажите, пожалуйста, откуда, какой армии?..

Глеб свободно повернулся к классу, чуть-чуть улыбнулся и, встав в позу немного разболтанного человека, твердо сказал: