Евгений Белянкин - Танец любви

— Я — американский солдат, сэр. Что вам еще угодно?

— Хотел бы знать вашу часть.

— Мою часть? Это невозможно, сэр.

— Почему?

— Я — американский солдат.

Класс взорвался смехом. Глеб принял независимую позу: ноги врозь, а руки за спиной. В глазах его сквозила насмешливость.

— Вы хотите сказать еще что-то, сэр?

Скобелев злился.

— Да. На вас форма американского десантника, вы наемник или рекрут?

— Я — американский солдат, сэр.

— Я вас спрашиваю о деле, и будьте любезны ответить, как обучают американского десантника?

У Пашки появились раздраженные нотки. Он уже сердился на Глеба…

— Я — американский солдат, сэр…

Продолжать диалог смысла не было. Англичанка поставила Скобелеву пять, а Глебу только четыре за скудность выражения своих мыслей. Класс встал на дыбы: не честно. Все считали, что Сухомлинов прав: ведь он, кроме всего, играл роль и выполнил ее достойно.

— Конечно, конечно, — согласилась англичанка. — Я же ему и поставила четыре…

На перемене по коридору лениво слонялись суворовцы. Кто-то просил списать, а кто-то мусолил анекдот, поднадоевший всем еще с прошлого года…

— Эй, ты, американский солдат! — Глеба сильно подхватили под руку. На Сухомлинова смотрели озорные, предательские глаза Вербицкого.

— Скажи мне, Глеб, что такое дружба разумного эгоизма?

— Дружба, разум, эгоизм… Не понимаю, разве может дружба быть эгоистическая?

Вербицкий хлопнул Глеба по плечу.

— А вот русские демократы, Чернышевский, Писарев, Добролюбов считали, что может.

— Разумная — да, но…

— Но эгоистическая — нет. — Вербицкий даже подпрыгнул от удовольствия. — Милый, как сказал один философ, изучай человеческую природу!

— Ну?

— Вот и гну. Ты кто? Эгоист… И я — эгоист… А Димка Разин — двойной эгоист. Так как мы все живем для себя. Но вот ты, и Димка, и я решили стать офицерами. И вдруг ты понимаешь, что твоя идея шаткая. Тебе англичанка подбросила пару гусей… И у меня заминка. Рубль бьет рублем… Что же делать бедному кадету? Ты — эгоист, потому что живешь для себя, значит, и науку долбишь для себя — вот разумно и просишь: помоги, кадет Вербицкий, с инглишем. А я встречную депешку: помоги с физикой. Разумно? Вот эгоизм и разум встретились на компромиссе. И работают они на общую нашу цель — хочу офицером! Вот и родилась дружба разумного эгоизма!

— Любопытно, — с усмешкой заметил Глеб. — У тебя двояк по физике?

— Ну, Глеб… падаю на колени. Подсоби.

Разин стоял рядом и все слышал. Он даже подошел поближе, так что уличный свет высвечивал его выразительное, подобревшее лицо с маленькой родинкой возле носа.

— Братва, родилась идея! — закатив глаза, возвестил Димка. — А что, если мы создадим дружбу разумного эгоизма и назовем ее «Троянда».

— Троянда? — удивился, шмыгнув носом, Вербицкий.

— Ведь нас трое… — выпалил Димка.

— Троянда, троянда… это, по-моему, какой-то цветок?!

— А не все ли равно! Красиво! Кадетская троянда!

Глеб искоса взглянул на сияющего Димку и, не высказав своего мнения, пошел в класс. Вслед по коридору призывно трезвонил звонок…

Перед началом самоподготовки Глеб выбежал размяться на спортгородок, где ребята уже гоняли мяч.

— Давай, Сухомлинов, быстрей к нам… — кричали ребята из второго взвода.

Глеб бегал без устали. Ловкий с детства, он хорошо чувствовал мяч, и, когда ему Пашка Скобелев подсунул пас, он, не раздумывая, всадил мяч в ворота. Крик радости взметнулся над полем: ай да акробат!

Димка не спускал глаз с Глеба. В эту минуту он как никогда нравился ему. Да, Димка завидовал и его ловкости, и его спортивному сложению. Димке-то как раз этого и не хватало.

Но когда «акробат» забил второй мяч, Димка подскочил к Глебу и в порыве чувств поцеловал его.

— Я люблю тебя, Глеб! — выпалил он.

Глеб немного опешил.

— Между прочим, еще вчера ты меня ненавидел.

— Я люблю тебя, Глеб.

— Не жалко! За это деньги не платят.

В самый разгар игры из роты прибежал дежурный.

— Сухомлинов, срочно к ротному.

Второй взвод огорченно заорал:

— Шпала!

Заправив гимнастерку, Сухомлинов поднялся в роту. На лестничной площадке его перехватил Шпала — майор Шестопал.

— А, Сухомлинов… Зайди в канцелярию, я сейчас.

Майор пришел быстро. Строгим взглядом оглядел Сухомлинова.

— Футболил?

— Да, товарищ майор.

— Мда… Вот что, вице-сержант, принимай-ка свое бывшее отделение.

— А как же…

— Так же… Не твое дело. Сказано — принимай.

Перед построением на самоподготовку майор Шестопал приказал вице-сержанту Сухомлинову выйти из строя и лично объявил о его назначении. Димка Разин облегченно вздохнул: как-никак, но раньше ему при Сухомлинове жилось лучше. С новым, а теперь старым командиром отделения он не ладил. Как определил Вербицкий, полная психонесовместимость.

На самоподготовке вице-сержант Сухомлинов раздумывал о превратностях судьбы. Когда его сняли с командира отделения, он особо не переживал… Хотя какая-то маленькая обида на командира роты все-таки была. Но тем не менее эта ситуация вызвала в нем свои мысли. Глеб думал о том, что бесцеремонное тасование, как в карты, командиров отделения, происходило от того, что командир роты плохо знал своих подопечных и не верил им, потому и действовал по методу проб…

Теперь, когда ротный восстановил его командиром отделения, он тоже особого всплеска чувств не заметил, но на рожон не лез, считая, что с командиром лучше пойти на разумный компромисс, чем получать от него «втыки».

Глеб думал о том, что будь он командиром роты — он поступал бы по-другому…

Он записал несколько строк для себя, но тут же их зачеркнул, вспомнив, как лазил по блокнотам курсовой, майор Серов. Серый тоже любил менять командиров отделения, и когда кто-то из вице-сержантов сказал об этом, он лихо ответил:

— Я изучаю человеческую природу.

О майоре Лошкареве суворовцы говорили — душа человек. Может потому, что длинный суховатый усач Лошкарев был афганец. А может потому, что Лошкарев был отходчив. Это даже по глазам его видно. Он и сам признавался в этом.

— Что вы… У меня и дома парень совсем от рук отбился. Вот вчера у соседки разбил окно. Понимаю, надо бы выпороть, а возьму ремень — и не могу. Соседка смеется: а еще майор! Сына выпороть не может.

— А пороть детей запрещено, — смело выпалил Тарас Парамонов, — это же, товарищ майор, почти уголовное дело.

— Как я не сообразил! Скажу соседке — она и успокоится.

Майор Лошкарев — добродушный малый, но суворовцы считали, что он еще и порядочный: без придирок и пустословия. Ведь обычно как: прихватил офицер, сразу начинает с морали — развезет, аж тошно! А Лошкарев простак: