Евгений Белянкин - Танец любви

— Ладно уж, настроение у меня такое. В другой раз тебе это так не пройдет.

Несколько раз Карсавин приглашал Олю в училище на вечера, чтобы утереть нос приятелям. Но хрупкая девочка-школьница на фоне медучилищных девиц проигрывала. Ребята ее прозвали Ангелок, а затем Детсад. Карсавину это не понравилось, но, чувствуя, что среда не принимает Олю, приглашать ее перестал. Если ребята интересовались, небрежно бросал:

— С этой девочкой лучше всего в постели.

Однажды, сидя у нее, слушая, как она по-детски наивно бренчит на фортепиано, он неожиданно почувствовал прилив сил — усадил ее к себе на колени и стал жадно и хлестко целовать. Покраснев, откинув милую головку на его плечо, Оля пыталась как-то по-детски отвечать ему, и он почувствовал, что больше не может… Серега стал ее раздевать. Она сопротивлялась, неумело и неловко. Он неотрывно глядел на тонкое, смуглое и приятное тело. Оля смотрела на Сергея удивленно расширенными, непонимающими глазками, в которых стояли тревога и страх… Обняв девочку и нагнувшись, он попытался стянуть с нее трусики. Дрожь пробила Олю. Она дико заплакала и забилась в конвульсиях. Серега испугался и отпрянул. Перед ним лежало жалкое, съежившееся, как щенок, существо. Он понял, что она еще очень глупенькая… А вместе с нею глуп и он.

Карсавин грязно выругался и вышел из комнаты. У него разболелась голова. В ванной он умылся холодной водой и вспомнил, как хвалился соседу по койке, Мишке Горлову, принести доказательства.

Ну какие уж там доказательства!

Он вошел в комнату.

— Чего ревешь, дура! Я же красивый. Суворовец. Неужели тебе не хочется суворовца?

Оля всхлипывала.

— Ну ладно. Бог с тобой! — примиряюще сказал Сергей. — Я же тебя не хотел обидеть, дурочка. Я, может быть, тебя люблю.

После этого дня трубку брала только мама. Оли, как всегда, дома не было. Карсавин не огорчился: тоже, позарился на малолетку! То ли дело Анфиса — у нее такие зажигательные глаза!.. Понимал Карсавин и другое. Анфиса — воротила у девчонок. Потому она нужна ему. Как-то с Сашей Вербицким завалились к ней домой, и у Сереги, рассматривающего ее фотографии, родилась идея. Он вынул из портмоне свою суворовскую фотографию — такой славный хлопец! — и незаметно сунул ее в общую стопку.

И, кажется, Карсавин попал в десятку. Анфиса фотографию заметила. И что-то в сердце ее шевельнулось. С тех пор между Анфисой и Серегой Карсавиным стали складываться весьма незаметные, но свои отношения. Анфиса словно поняла — Глеба она упустила, но зато приобретала Карсавина.

В праздники после парада девчонки приглашали к себе. Суворовцам на руку, тем более особых расходов с них девочки не требовали.

В компанию решили взять самых надежных — в праздники всякое бывает. С ходу забраковали Парамоновых, но Димку Разина и Пашку Скобелева взяли. У Пашки в эти дни была размолвка с ротным, и он перед праздником притих, понимая, что на рожон лезть ни к чему.

Как-то сами по себе заправилами стали Карсавин и Вербицкий. Саня потому, что весел и беззаботен, а Серега навязался сам, хотя в делах этих, все понимали, он был самый подходящий.

…Ребята приехали в училище, и ротный, майор Шестопал, выстроил всех возле КПП. Поскольку ротному сказать было нечего, он, придирчиво обойдя строй, приказал взводным развести всех на занятия.

В последний момент Шестопал что-то вспомнил и вызвал из строя Карсавина.

— Вот что, Сергей… Как там тебя по батюшке, — язвительно заметил он. — Жалоба на тебя поступила, — он задумался, что-то вспоминая, — от гражданки М…

Карсавин густо покраснел.

— Просила, чтобы ты больше не звонил и дочку ее не мучил своим любвеобильным сердцем, — холодно сказал майор Шестопал. — Ступай.

Проклиная себя на чем свет стоит, Карсавин подумал о том, как же легко Оля могла рассказать все матери! «Она же… да и ты, Серега, глуп как пробка!»

С утра потянуло прохладой. Все облегченно вздохнули. Больше всего на ноябрьские праздники боялись дождя. А здесь, хоть и холодно, да не мокро. Когда льет дождик, черная вязкая шинель, впитывая влагу, становится тяжелой и неприятной.

— Равняйся! — прозвучала по площади команда. — Смирно!..

Ритуал парадов был обычный, из года в год один и тот же; площадь застыла в недвижимости. И только оркестр гремел всеми своими трубами. Глеб Сухомлинов стоял с краю в первой шеренге. Недалеко косил на него жалостливые глаза Димка Разин. У Димки замерз большой палец правой ноги (носок плохо высушил), парень мучился и, работая желваками, пытался как-то шевелить пальцами, но нога не слушалась, деревенела.

— Товарищи суворовцы… Поздравляю…

Строй легко вздохнул… Гаркнуло сотенное длинное «ура», и Димка, и Глеб, и Серега Карсавин, и все другие суворовцы тотчас забыли о своих мелких бедах.

В конце концов надоедливое изматывающее стояние кончилось, и зычный голос командующего парадом повернул колонны направо. Димка подумал «слава Богу» и, плюнув на свой палец, решительно выбросил ногу вперед. Началось парадное прохождение. Гремел бой суворовских барабанов, и публика, увидев строгий красивый строй суворовцев, невольно подалась к площади, разразившись аплодисментами.

Шли суворовцы. Гордо вскинув головы, шли симпатичные ребята. Синеглазые, кареглазые и зеленоглазые пацаны…

После парада всех привезли в училище. Размялись — и сразу на обед. Карсавину и Мишке Горлову не терпелось — в условном месте их ждали девчата, а командир роты, словно нарочно, не торопился с увольнительными.

— Что за вшивая манера, — возмущаясь, громко сказал Карсавин, — любит мотать нервы на катушку…

Майор Шестопал, выходя из канцелярии, услышал это и густо покраснел.

— Праздник революционный, — хмурясь, зло сказал он, — и если я тебя, Карсавин, засеку с выпивкой, — так и знай, не посмотрю на твое генеральское происхождение… Из училища вышибу!

— А вы сначала засеките, товарищ майор, — обиженно и грубовато отпарировал Карсавин, задетый ротным за живое.

Майор, видимо, понял, что переборщил, потому смягчился и, сделав вид, что выпад суворовца не заметил, собрал всех в ленкомнате. В конце концов, прочитав каждому мораль о том, как себя вести, ротный раздал увольнительные.

Ребята ринулись на построение. Дежурный по роте, проверив форму одежды, доложил майору, и тот добродушно сказал:

— Добро. Разрешаю.

По лестнице вниз, дробно стуча ботинками, покатилась волна суворовцев третьей роты с лихо закинутыми за плечо спортивными сумками.

Девчонки, Анфиса Рублева и Регина Стаханова, ждали на набережной у гостиницы. Прохлада злила, и они, модно и легко одетые, проклинали суворовцев, которые почему-то задерживались. Говорить было не о чем, и девчонки молчали, ехидно поглядывая друг на друга. Неожиданно появились ребята. Впереди, со спортивной сумкой за спиной, лихо вышагивал Карсавин, за ним плелись, словно на привязи, вихлястый Вербицкий с гитарой и сутулый, нервический Димка Разин.