Евгений Белянкин - Танец любви

Розыгрыш удался, как говорится, на славу. Зато Димка ходил хмурый и обиженный. Саня Вербицкий не понимал, чего Димка мучился: дело-то яйца выеденного не стоило… Родители ополчились… Ну и что? Сам Саня дома чувствовал себя самостоятельным; свое право он отвоевал жестокой схваткой с родителями.

Но Димка еще был «законопослушным». Когда родители узнали, что после парада он сразу же ушел в увольнение, но домой явился лишь на второй день, соврав что-то невразумительное, в доме Разиных начался переполох. С матерью стало плохо. Она гадала, где мог быть ее сын? Конечно, где же он иначе мог быть?! Напрасно Димка уверял, что был у Вербицких… Мать не поверила и продолжала расследование.

— Они у тебя, что — дубы? — допытывался, злясь, Вербицкий.

«Дубы» звонили командиру роты. Слава Богу, нарвались на майора Лошкарева. Афганец не подвел: он успокоил мать размышлениями о том, что Димка еще не испорчен и потому нет смысла бить в колокола. Кроме того, как заявил взводный, он совершенно не советует лезть с этим к ротному — тот может подмочить Димке репутацию, тем более в выпускном классе…

Родители прислушались к майору, но не успокоились и Димке грозили всеми карами. В ответ тот обещал устроить забастовку:

— Буду в училище ходить в наряды, а дома меня не увидите. Гуляйте с собакой на здоровье.

Глеб Сухомлинов на удивление Димки отнесся к нему душевно. Закрывшись в классе, сидя в темноте друг против друга, они чувствовали особенную интимность…

Сухомлинов не мог не вспомнить, как Карсавин жег ему сигаретой руку, и был уверен, что все здесь дело Сереги. Он же аристократ, аристократ-дешевка…

Глеб обнял Димку.

— Не горюй, дружище, и на твоей улице будет праздник. В крайнем случае скажешь: с Вербицким ездили к моей тетке. Скажу ей, она уж не подведет.

Конечно, от Димкиных переживаний жизнь в суворовском не остановилась и шла своим чередом. Но Димке казалось, что наступили черные времена…

Утром на подъеме майор Шестопал вдруг ни с того ни с сего потребовал вытряхнуть мешки со спортивной формой. Посыпались заначки: здесь и сигареты, и сахар «качков», и гражданские тряпки…

Майор приказал дежурному отнести «навар» в канцелярию. А тех, у кого спортформа оказалась грязной, тут же наказал.

Димку и Саню Вербицкого такая участь обошла, но легче не стало. Оба получили наряд на кухню: Саня — официантом, Димка — посудомойщиком.

День складывался совсем непонятный: сырой и серый… Да и мысли в голове были серые и блеклые, как сам день — ударила глупая оттепель, и весь плац покрылся такой вязкой грязью, что брюки до колен были в ошметках. Зайдешь в казарму, а дневальный чуть ли не матом:

— Куда прешься, баран! Посмотри на ноги сначала…

Четыре часа Димка честно нес свою вахту на посудомойке.

Клубами валил пар, и чистые стопы тарелок едва умещались на подносах. Красные, как сосиски, пальцы, распаренные от горячей воды, едва слушались. Еще какие-то мысли роились в голове, но усталость полностью овладевала им — наступало состояние невесомой бездумности. Еще полчаса такой работы — и одеревеневшие ноги не выдержат и Димка свалится на мокрый, бетонный пол…

Обстановку разрядил Вербицкий. Саня принес парную картошку и кусок мяса. Еда показалась как никогда вкусной. Ели с жаром, молча посыпая солью и запивая холодной водой из-под крана.

Вербицкий тоже устал и, развалившись у дверей на полу, где было сухо, закрыв глаза и вытянув костлявые руки, медленно повторял одну и ту же фразу:

— Господи, да помоги кадету выжить!

Димка сел рядом на корточки, печально сказал:

— А сегодня, Саня, дискотека.

— Какая там дискотека! Ты видел Шпалу? Злой, как кабан из Беловежской пущи. Какая уж там дискотека!

Зашел суворовец, напарник Сани по залу.

— Ну вот, отмаялись… Кажется, все.

— Чего там, счастливые люди, — выдохнул Саня, все еще лежа на полу, — а самые счастливые люди те, кто стремится достичь какой-нибудь достойной цели… Да! Прорваться на дискотеку, когда ноги уже не слушаются, разве недостойная цель?!

Бывало, когда нарастающее напряжение в роте снималось самым неожиданным способом. На этот раз всех развлекли братья Парамоновы. Кажется, у Тараса с Денисом был день рождения. Родственники и знакомые натаскали столько вкуснятины, что Тарас даже не ходил в столовую. Перепало и брательнику, но тот свою долю быстренько разделил с приятелями, в то время как младший свое надежно спрятал в тумбочке.

Никто не мог и подумать раньше, что Тарас такой жадина. Он втихомолку грыз яблоки и ходил по двору училища с кульком, набитым конфетами. Близкие ребята, конечно, обиделись, посчитав его жмотом, но никаких действий против него не предпринимали. А вот Денис прямо-таки из себя вышел. Попросив у брата жратвы и получив отказ, он, обиженный, подговорил мальцов и вместе с ними, когда Тарас спал, потихоньку подняли на руках тумбочку, в которой лежал неприкосновенный запас брата, и аккуратно перенесли ее в безопасное для себя место. Как говорится, устроили всеобщую «жратву», после чего в тумбочку, на место вкуснятины, подложили записку: «Господь Бог велел делить на всех. А кто не послушается его, тот превратится в жабу».

Тумбочку осторожно поставили на место. Тарас, проснувшись, привычным движением сунул руку с надеждой что-нибудь погрызть… но там было пусто.

Любителей погрызть втихомолку в роте звали «грызунами» и страшно не любили, тем не менее этот род грызунов вывести так и не удавалось. Пашка Скобелев говаривал, что в суворовце все это от Сатаны…

Между братьями произошла ссора. Обозленный Тарас бросился драться, но Денис в ответ сильно толкнул его, и тот завалился за койку.

Едва разняли братьев. Командир роты наказал старшего Парамонова и пригрозил всех лишить дискотеки.

— Всегда так, ротному хоть за что-нибудь бы, да зацепиться, — буркнул Тигранян. — Вот так, накрылась наша поездка к девочкам.

Поездка к девочкам обычно приурочивалась к пятнице: в субботу многие уходили в увольнение. Шестопал ходил с невозмутимым видом, показывая, что ему все равно. Ребята мучились. Если еще и эта пятница пропадет — тогда, брат, совсем скиснешь! Тем более, девочки педучилища были не только смазливы, но и разворотисты: к приезду суворовцев они обычно накрывали стол. Все, от винегрета до пирогов (пальчики оближешь!) было приготовлено собственными руками.

Вербицкий и Разин пришли с наряда. Майор Шестопал вышел из канцелярии и, встретившись с ними, хитро прищурился:

— Ну что, Вербицкий?! Ноги еще пляшут?

Вербицкий с прищуром, плутовски, вкрадчиво сказал:

— Чего там, товарищ майор. Душа настроилась на самоподготовку.

Длинный, суховатый Шестопал передернул плечом.