Евгений Белянкин - Танец любви

— Главное, девка, не трусь! Сразу, как в омут…

Они закрылись в пионерской.

— Как? Так или с поцелуями? — немного наивно спросила Софья.

— Давай с поцелуями, — согласился суворовец.

Они спокойненько разделись и стали целоваться. Это был не сон — и Софья, впервые ощутившая понравившегося парня, вдруг почувствовала такую свободу и страсть, что суворовец даже удивился:

— А говорили — целочка!

— Дурак, я люблю тебя!

Произошло все по-скотски, на полу, на каких-то плакатах о «счастливом детстве», но было так здорово и так сладко, что потом на вопрос подруги, было ли больно, Софья едва вспомнила про эту боль…

В другой раз суворовец приходил с другом. И с друзьями приходил. Но Софья уже училась в медучилище, где к ней и прилипла кличка Мадам.

Девочки, Анфиса Рублева и Регина Стаханова, были теперь ее закадычными подружками. После праздника долго не встречались, хотя Анфиса и Регина не раз бывали на ротных дискотеках. Наконец-то выпала суббота, у суворовцев увольнение, и Анфиса, командовавшая теперь парадом, опять притащила мальчиков к мадам Софье. Конечно, как всегда, баламут Вербицкий и сладкоежка Карсавин, который снова обхаживал Анфису. На этот раз с ними поехали Макар Лоза и Антон Муравьев. «Замка» взяли с неохотой, он умолял, что не подведет, ибо истосковался по девичьему телу. И Макар, и Антон, хоть и здоровые как быки, да в этом деликатном деле тупые и глупые. Невинностью от них несло за километр — котята!

Однако новички девочкам понравились — сильные. Кроме того, после наливочки мадам Софьи развязалась смелость, и Анфиса предложила сыграть в «ромашку». Игра притягательная, школьная — сколько глупых, наивных мальчишек и девочек ее прошли! А тут на пацанов налетело такое буйство, что девочки ахнули от кадетской сноровки…

Заместитель начальника училища полковник Юферов вызывал к себе майора Шестопала и, видимо, сделал ротному втык по первое число. Оно и понятно: раньше мало кто уходил из училища сам — отчисляли за проступки, а если и уходили, то по сугубо бытовым причинам, без скандалов и дрязг. А то, глядишь, и медкомиссию сделают… По крайней мере, престиж училища не страдал…

И вдруг нашелся суворовец, который заявил, что он уходит из училища потому, что ротный давит на его интеллект.

— Не нравится, бери вещмешок и вон за ворота… — хрипло кричал майор Шестопал на суворовца, который нагловато смотрел ему в лицо.

Эта дерзость, пожалуй, еще сильнее взбесила ротного. А тут еще взводный доложил о самоволке Димки Разина. Шестопал вообще вышел из себя. Опять Разин? Он приказал найти суворовца. Покрасневший и солидно испугавшийся Димка Разин стоял навытяжку перед ротным, потеряв дар речи.

— Вот что, дружок… — Майор Шестопал крупными шагами колесил по канцелярии. — Вот здесь садись за стол и пиши письмо мамаше, пусть она знает, что ее оболтус вечерами вместо самоподготовки в парке девок щупает…

— Да не щупал, товарищ майор…

— Ну лясы точил. А ротный, мол, на интеллект давит. Пиши…

Димка Разин послушно засел за письмо матери. И писал он о том, что в последнее время у него хромает дисциплина, совсем плохая, как говорит командир роты. И ротный, которого он очень любит, уже не первый раз наказывает его неувольнением.

— Ну что, написал? — строго потребовал ротный.

Димка простодушно протянул письмо.

— Ладно. Читай.

Димка, немного запинаясь, стал читать, и ротный, изумленный текстом, смеялся от души, схватившись за живот и вытаращив глаза.

— Как ты это здорово?! Здорово, подлец! Ротного, майора Шестопала, очень люблю, это мой любимый, самый любимый командир…

Не успел Димка как-то опомниться, прийти в себя от громкого смеха ротного, как тот перестал смеяться, изменившись в лице и голосе.

— Вот что, Разин, хватит дурачка валять. Ты что, комедию играешь? Так вот, я добавляю еще одно неувольнение. Актер дешевый!..

Майор Шестопал резко хлопнул дверью канцелярии, оставив Димку с грустными мыслями и письмом. Разин пожал плечами, смял листок и, сунув его в карман, пошел вслед за майором. Ротный картинно стоял в коридоре, ястребиным взглядом ощупывая пространство перед собой в поисках подходящей жертвы.

— Вот что, суворовец Разин. Напишите настоящее письмо матери. И покажите мне.

Димка Разин глубоко вздохнул.

Тем временем Шестопал окликнул Дениса Парамонова.

— Товарищ суворовец?!

— Я? — откликнулся Денис, повернувшись к ротному.

— Да, вы! А ну-ка вернитесь!

Над ротой нависла гроза. Нет, на улице небо голубое, с маленькими редкими перистыми облаками. Там стояли ровные декабрьские дни, а вот в роте уже сверкали молнии…

Издавна в суворовских училищах повелась негласная ненависть к стукачам. Ребят, которые хоть в чем-то замарали себя, ждало всеобщее презрение. Стукачей наказывали по-разному. Им объявляли бойкот. Их били втемную. Их обливали туалетными помоями, что было особенно распространено.

Говорят, что традиция борьбы с фискалами идет еще от кадетских училищ, где, бывало, даже целое училище третировало стукача, не говоря с ним ни слова…

Началось все со второго взвода. В канцелярию почему-то вызвали Макара Лозу. Может быть, неуклюжий здоровяк не отличался особой психологической защитой и мог проговориться. Сначала с ним по душам разговаривал майор Лошкарев. Но несмотря на афганскую притягательность офицера, Макар не оказался телком, тем более, наивный, добродушный парень многого, о чем шел разговор, просто не знал, да и полным дураком Макар Лоза тоже не был.

Всем стало ясно: идет утечка информации и пацаны «влипли».

Методу ротного, вполне отработанную, все в общем-то знали: начиналось вокруг да около, с тех, кто меньше всего виноват, а потом в орбиту втягивались главные — те, на кого грешили, — и узел сам по себе легко затягивался.

После Лошкарева ввели тяжелую артиллерию: самого командира роты. Он грозил Макару исключением из училища и, как говорится, довел добродушного увальня до истерики. Макар Лоза разволновался, вскипел и заорал на ротного:

— Исключай, но я не холуй тебе и не сука!

Майор Шестопал похолодел, но сразу отстал от Макара, видимо, поняв, что с ним каши не сваришь, а беды наживешь еще больше. Он отпустил его с миром, приказав лишь сходить в санчасть и выпить там валерьянки. В другой раз без двух-трех неувольнений не обошлось бы, а тут ротный словно и забыл про наказание…

В канцелярию вызывали по очереди, одного за другим, и, кроме того, в эту неделю лишили роту дискотеки, пока, как сказал Шестопал, не будет ясна картина…

Пацаны не на шутку заволновались. Всем стало ясно, что сбить ротного с панталыку не удастся, так как он уже имел весьма интересную информацию, в том числе о тайных вечеринках у мадам Софьи. Особенно это стало ясно после того, как, покрутив пальцем у виска, он недвусмысленно намекнул Саньке Вербицкому: