Евгений Белянкин - Танец любви

Медленно Серега тянул ниточку… Теперь он многое видел со стороны. Наташка… Дочка генерала, с которой он иногда встречался в общей компании. Ему было даже удивительно, с какой охотой он выливал Наташке все подробности скрытой жизни суворовцев…

А Наташка оказалась такой же болтливой, как и сам Карсавин. Все было нормально, и генерал держал нейтралитет, пока на суворовском небосклоне не появилась мадам Софья…

Какой же ты дурак, Серега!

Серега кусал губы и чувствовал себя худо.

Какой же ты дурак, Серега!

Ему не составило труда вообразить картину, как начальник училища вызвал ротного и, круто повернув голову, недовольно выговорил ему, как это умеет делать только генерал, с мягкой, язвительной улыбочкой:

— А вы, майор Шестопал, оказывается, совершенно не знаете своей роты. Разберитесь!

Он-то, Серега, знал, как майор Шестопал боялся генерала. Ротный, по его пониманию, был мужик справедливый, и Карсавин разделял его положение: что, собственно, оставалось делать ротному?

…Серега вылез из своего убежища, где немного успокоился и остыл. Он знал, что в училище ему делать нечего. Дома — тоже… Потоптавшись, он вышел на дорогу и вскочил во встречный автобус, который шел на знакомую улицу. Там жила мадам Софья.

Занятия шли как-то сами собой. В роте сразу снизилась успеваемость. Майор Шестопал ходил с высоко поднятой головой, с упрямым огнем в глазах. Раньше, бывало, и веселым словцом перекинется, и улыбнется приветливо, теперь же суворовцев роты он словно не замечал: одни жесткие приказания — и только.

Что это — обида? А, может быть, вызов?

Марш-бросок был не запланирован и об этом кое-кто заикнулся. Но Шестопал лишь резко оборвал:

— Прекратить разговоры!

— Ешь суп с грибами и держи язык за зубами, — едко бросил Скобелев.

Ротный взорвался:

— Скобелев! Два наряда вне очереди!

Зима была с оттепелью. Промозглый, неприятный день стервенил душу, к тому же ротный предупредил:

— Попробуйте только не уложиться в отведенное время! — И, обращая внимание всех суворовцев, специально посмотрел на командирские часы.

Бежали без шапок. В них было, как всегда, жарко — и суворовцы с удовольствием освободились от ненужной поклажи. Тем более, поначалу было легко, весело — и даже забавно. Хочешь, ротный? Пожалуйста! Мы и не то можем, ваше благородие!

Но потом пришла усталость. Раскрасневшиеся лица были напряжены, и радушное настроение быстро исчезло.

А вместе с усталостью пришла обида. Если в прошлые марш-броски рота пыталась доказать себе и другим ротам, на что она способна, то теперь этой необходимости не было. Пацаны — не дураки и понимали, что, если эксперимент ротного удастся, он будет частенько пользоваться им как мерой для устрашения.

— Пацаны, мы что — бараны? — крикнул властно Горлов. Его возбужденное лицо, почти портретное — большое, овальное, украинского типа — вздрагивало, не стыкуясь с решительными искрящимися глазами.

— Ротный из нас жилу тянет, — громко вторил Горлову Скобелев, — ему-то, дубоватому, что? Небось, в канцелярии портянки на батарее сушит…

Бег сразу замедлился, и по строю пробежал волнообразный смешок, докатившийся до первых рядов и до майора Лошкарева. Лошкарев, единственный из офицеров, бежал на равных с суворовцами. Ребята, хотя и молча, но оценили это — клевый мужик.

То, что рота не уложится по времени, майора Лошкарева не волновало: он был против марш-броска, но вызвался первым бежать с суворовцами, словно этим решился доказать командиру свою солидарность с ними.

— Ребята, потише, — взмолился майор Лошкарев, — собьете дыхание…

Какое там дыхание! О нем уже давно никто не думал. Всех мучила одна мысль — скорее отмаяться, да в роту. И хотя строй потерял первоначальную стройность и душевное равновесие, суворовцы еще бежали весьма хорошо. Привычные к нагрузкам, они могли бежать и дальше, но болезнетворный психологический вирус уже делал свое дело — задние ряды отстали, перешли на шаг, образовав в строю брешь, а на повороте, на самом главном отрезке марш-броска, рота неожиданно перепуталась, и суворовцы с бега перешли на обычный шаг…

Майор Лошкарев озабоченно взглянул на ряды суворовцев и приказал всем остановиться. Старшие вице-сержанты подравняли строй, и суворовцы пришли в казармы в колонне пешим строем.

Майор Шестопал, постукивая сапогами, мерз на плацу у трибуны, как видно, засекая время. Он был рассержен и обескуражен, и сразу накинулся на Лошкарева. Тот немного смешался, но только немного: лицо, побледневшее и угрюмое, было решительным.

— Эта пытка, товарищ майор, была выше моих сил. Жаль, если вы этого, Силантий Иванович, не поймете.

Командир роты заметно надулся, почернел и, сжав губы, быстро пошел по плацу в казарму.

Майор Лошкарев дал команду разойтись, и суворовцы резво побежали вслед за ротным, быстро нагнав его.

Дальнейшие события в роте разворачивались совсем неожиданно, и не только для командования. Рота не вышла на ужин. У одних болело горло, других знобило.

Ротный сам ходил по взводам. Но суворовцы, прямо в форме, плашмя лежали на койках, и никто из них не собирался вставать. Пришел начальник медчасти. Посмотрел кое у кого горло, поставил градусник — температура. Покачав головой, он кисло сказал Шестопалу:

— Дело пахнет керосином.

Майор Шестопал вот уже несколько часов топтался по канцелярии. Домой он так и не ушел. Наступило время вечерней поверки, но и на поверку никто из суворовцев не встал. Было похоже, что рота взбунтовалась, и майор, выслушивая доклад дежурного по роте, понял, что лучше оставить всех в покое — сейчас были важны не столько режим дня и дисциплина, сколько снятие напряжения и спокойствие…

Кроме того, командир роты хотел понять сам, что же в конце концов случилось с подчиненными… Думая об этом, Шестопал невольно вспомнил майора Серова — его методу в отношениях с ребятами.

Что ни говори, а ведь Серов своим поведением многие конфликты как бы отвлекал на себя, в то время как ему, командиру роты, было сподручнее играть в демократичность и понимание. Новый офицер — майор Лошкарев — нарушил это равновесие: он не стал Серовым, а его демократия и даже заигрывание суворовцам на руку, вот они и сели на голову — он сам оказался в положении Серова и расхлебывать теперь предстояло ему.

«Конечно, многое — в Лошкареве, — думал командир роты, — на него нельзя положиться. Вот если бы он рвался в ротные и мутил воду, тогда все было бы по-иному… Но этот афганец настолько пассивен… Хоть бы, дурак, рвался в ротные!»

Майор Шестопал выругался и, захлопнув канцелярию и не обращая внимания на дежурного суворовца, быстро спустился вниз к выходу на плац.