Евгений Белянкин - Танец любви

Еще говорил о том, что молодость безрассудна и не задумывается над поступками, говорил о сексе и самоутверждении, о том, что сексуальный дурман, подобно наркотику, выхолащивает душу…

Суворовцы терпеливо слушали генерала, думая о своем. Большинство мучил вопрос: как тем не менее кончится в роте это ЧП? Чем обернется беседа генерала — добром или злом?

Но, кажется, генерал был настроен мирно и даже рассказал анекдот. Преподаватель спрашивает суворовца: «Это правда, что люди произошли от обезьяны?» Суворовец чешет затылок и признается: «Наверно, правда, но это не относится к суворовцам, так как суворовцы произошли от кадетов».

Фыркнули, заулыбались. Лед вроде бы тронулся, и многие стали интересоваться: а какой отбор будет в училище?

Саша Вербицкий, у которого недавно окружная газета опубликовала заметку о зимних стрельбах, важно потянулся: военное училище он представлял смутно, но зато в голове мелькнула мысль о том, что командование решило скандал в роте не раздувать, а покончить миром. Об этом он шепнул Глебу Сухомлинову. Тот улыбнулся глазами и посмотрел по сторонам. Среди ребят Серега Карсавин отсутствовал.

Генерал словно ждал этого взаимопонимания. Вытянув узловатые руки, он тяжеловато облокотился на стол.

— Помню школьные годы. Директор частенько, мягко говоря, приглашал в канцелярию. Садился за стол напротив нас, пацанов, и деловито говорил: кладите рогатки — и дело с концом. И мы клали рогатки. — Генерал глянул исподлобья. — По-честному, у кого в карманах есть презервативы, кладите на стол — и дело с концом.

Все затихли. Нарастало минутное напряжение. Неожиданно первым к столу подошел Вербицкий и выбросил несколько разноцветных пакетиков…

У Глеба Сухомлинова был день рождения. С Разиным и Вербицким сходили в «чепок» — купили конфет, пирожных и три бутылки молока. На груди у Глеба красовался зеленоватый знак — «Отличник погранслужбы I степени». Когда-то он принадлежал отцу. Но с тех пор, как старшего прапорщика Сухомлинова не стало, знак по наследству перешел к сыну, который и привез его в училище, но прикалывал только в день рождения.

О заставе, где он родился и вырос, Глеб рассказывал охотно, может быть, даже с некоторым позерством:

— Пограничная жизнь — это, брат, романтика… О ней можно говорить без конца.

В подтверждение этих слов Глеб вспомнил старую заставскую побасенку: научили солдата прыгать через козла, так вот он, будучи в наряде по охране границы, взял да прыгнул на козла — тот и попер его в гору… А там, оказывается, нарушитель, сразу руки кверху: мол, многое в жизни видел, а вот чтобы пограничник на козле, в первый раз.

Мать прислала Глебу письмо, где в подробностях описывала жизнь на заставе, и Глеб с удовольствием читал его Разину и Вербицкому.

— И чего мне отец вдалбливает: журналистика, журналистика, — взбесился Саня Вербицкий. — Вот возьму, и на зло всем чертям махну в пограничное… Разин, конечно, компанию не поддержит, он у нас синьор из общества — метит в Военный институт…

Вербицкому не зря вспомнился этот Военный институт. На уроке истории вспыхнул старый разговор о физиках и лириках. Физиками называли тех суворовцев, которые шли в военно-технические училища. А лириками, естественно, — будущих курсантов Военного института и факультета журналистики.

Преподаватель истории, майор Лунин, ходил по классу с указкой и, как говорится, размышлял вслух, неторопливо подбирая слова. Конечно, армия без физиков существовать не может, это, пожалуй, как дважды два, но и лирики — они, собственно, носители духовности, без них армия потеряет моральную силу…

Очкастый Лука-мудрец качал головой и хитровато улыбался.

— А что, Разин — весьма интересный молодой человек! Я ему посоветовал бы юридический факультет.

— Верно! — согласился вице-сержант Сухомлинов. — Он у нас разработал метод борьбы с дедовщиной.

— Любопытно! Дедовщина — позорное явление нашей армии. Так в чем же заключается ваш метод, суворовец Разин?

Димка Разин неохотно поднялся с места, чувствуя, в какой-то мере, подвох своих друзей — и, глубоко вздохнув, выпалил:

— Офицеров, у которых практикуется дедовщина, лишать пенсии. Поначалу на десять — двадцать пять, а потом и на все пятьдесят процентов…

Лука-мудрец задумался.

— Разин, уж очень казенно как-то… Практикуется дедовщина.

— А вы думаете она возникает стихийно?

— Я ничего не думаю, молодой мой юрист, — возразил со смущением преподаватель истории, — но нельзя же сразу рубить с плеча. Семь раз отмерь! — И Лука-мудрец строго поднял кверху палец, что означало, по-видимому, предостережение.

Димка Разин недовольно сел и обидчиво покосился на Глеба. Сухомлинов открыто заулыбался.

— Не волнуйся, это пока первая рецензия на твою несомненно выдающуюся идею! Ее необходимо обкатать… В научном мире всегда так поступают.

В другой раз Серега Карсавин развязал бы язык, но сейчас он сидел тихо, сосредоточенно, лишь мельком неторопливо взглянув на Димку. Но Лука-мудрец, почесав затылок, обратился именно к нему:

— Да, наши лирики способны облагородить армию, поскольку они — мыслящие ребята.

Серега Карсавин поежился, словно ему было холодно. А Лука-мудрец, ткнув указкой в карту, заметил:

— Так было всегда.

Странное чувство испытывал Димка Разин: когда его отношения с Глебом ладились, Маша сама по себе как-то отстранялась на второй план — он даже меньше ей звонил. Хотя звонил он ей по-прежнему часто, выражая в звонках и обиду, и свою страсть. Но бывали времена, когда он на Глеба дулся — не получалось у них что-то, — и Димка как-то особенно загорался Машей. Тем более, Маша Вербицкая сама его не отталкивала и при ссоре с Глебом тоже тянулась к Диме.

Сейчас Димка снова находился в состоянии нахлынувшей любви. Он правдами и неправдами стремился попасть в дом Вербицких, находя, между прочим, превосходное взаимопонимание и с матерью, и с отцом.

— Домашний мальчишка, — заключил как-то отец Сани, и это в его устах прозвучало как укор матери. — Нашего домой не загонишь. Привык к дворовости, к пустоте. А этот, между прочим, хорошим мужем будет… семьянином. Чего там, человек с пониманием.

— Все они с пониманием…

Мать намекала на племянника отца, который на днях ушел от жены. Димка с Машей не раз бывали в гостях у них и теперь, узнав о разводе, Димка почему-то сильно расстроился.

— Моей ноги там больше не будет.

— Почему?

— Потому что не будет.

Димке страшно нравилась жена Машиного родственника. Потом он признался Маше:

— Я, наверное, эгоист. Ко мне часто приходит мысль, что от меня уйдет жена.

— Эх, Димка, нашего брата кругом навалом, — удивленно засмеялась Маша. — Ведь, как говорит статистика, нас десять на одного кадета.