Евгений Белянкин - Танец любви

Маша испугалась.

Глеб подтолкнул Димку и вышел навстречу.

— Ты, что ли, хочешь поговорить? Ну, говори!

Суворовцы расстегнули ремни. Парень заметно стушевался и отпрянул назад, так как из дому, словно наседка, спасая цыплят, выбежала хозяйка.

— Ах вы, недоноски! Нормальным людям приехать нельзя…

— Да мы что! Да мы так!..

Заурчали мотоциклы, с включенными фарами рокеры рванули вдоль улицы.

Стемнело. Ужинали на веранде. Хозяйка хлопотала за столом.

— Я знаю Витальку с тех пор, как он под стол пешком ходил… Он мне придет сюда!

Ребята от души смеялись над хозяйкой. На столе была великолепная рассыпчатая картошка с подсолнечным маслом… Давно не ели такой картошки!

У Маши оказался портативный приемник брата, и пацаны, включив музыку, ощутили полный кайф. Особенно балдел Димка. Он бесцеремонно тащил Машу танцевать. Она сопротивлялась: очумел, что ль! Но Димку поддержал Глеб, и Маша виновато сдалась. На веранде на узком пятачке открылись танцы. Хозяйка покачала головой и ушла.

Вечер состоял из одних воспоминаний. А помнишь, Глеб… А помнишь, Димон, как… Эпизоды из суворовского перемешивались с рассказами Маши о девчонках, о местных рокерах, которые не дают ей прохода. Димке нравилось все: и танцы, и разговоры… Он готов был куролесить и дальше, но Маша, взглянув на часы, серьезно сказала:

— Все. Мне завтра на дежурство. Я сейчас вам постелю на полу, устраивает?

Димка поцеловал Машу.

— Ну какой еще разговор!

Сама Маша легла на железной кровати. Продолжали болтать, но, видимо, день утомил, и ребята быстро заснули.

Рано утром, собираясь на дежурство, Маша старалась не разбудить их. Уж больно хорошо они спали! Она долго смотрела на друзей со стороны. Ребята лежали, обняв друг друга, правда, Глеб даже во сне был серьезен, а Димка, капризно поджав большие молочные губы, был совсем мальчишка. «Родненькие мои, два братика», — подумала Маша. И поймала себя на том, что эти, крепкие телом, гибкие и порывистые ребята-суворовцы вызывали у нее материнские чувства…

Ребята проснулись рано. Привычка давала знать. Никто не кричал «подъем», и Глеб, и Димка, проснувшись, наслаждались этими минутами безделья, когда солнце медленно проникало на веранду и совсем не надо было по команде дежурного вскакивать с постели…

Димка сказал:

— Правда, Маша хорошая девчонка?

— Ну, правда. Что дальше?

Димка задумался.

— Как жаль, что нельзя жениться сразу двоим.

Глеб усмехнулся.

— На Маше, что ль?

Димка молчал.

— Между прочим, слыхал про страну Непал? — сказал Глеб. — Горная страна. Там на нескольких братьев полагается одна жена.

— Но мы же не в Непале, — вдруг обидчиво возразил Димка.

— А ты поезжай в Непал.

Молчали. Димка нерешительно спросил:

— О чем сейчас думаешь, Глеб?

Глеб лукаво улыбнулся:

— О том, что надо быть немного гончей, чтобы уметь преследовать цель. Хорошей гончей, Димка, которая не бросает преследуемого зверя, даже если в кровь разбиты ноги. Надо быть немного скаковой лошадью, которая скорее упадет, чем сойдет с дистанции. Еще думаю о том, что надо быть сильным человеком.

Наконец-то встали, умылись. Хозяйка послала Глеба в магазин. Димка тоже примазывался, но она отвергла:

— Нечего тебе там делать!

В магазине-то Глеб и увидел предводителя местных рокеров. Была очередь, и он как ни в чем не бывало, как старого приятеля позвал Глеба:

— Становись впереди меня. Иначе здесь простоишь до обеда!

Как понял Глеб, это было признание и мир. Он встал рядом, и они разговорились.

— Знаешь, а ведь я тоже поступал в суворовское. Не повезло, срезался.

— И зря.

Расстались приятелями. Когда Глеб рассказал о встрече с рокером дома, хозяйка проворчала:

— Вот и ладненько, а то из-за девок-то — позорно.

Еще в суворовском у Глеба было неудовлетворенное желание: пойти на рынок и, купив ведро клубники, наесться до отвала, пока пузо не лопнет! Через рокера Виталика Глеб узнал, да и хозяйка подтвердила, что клубника уродилась и на рынке ее сколько хочешь.

Пришла Маша. Насчет рынка она не возражала.

— Ведра нам мало, — вдруг сказал Димка. — Объедаться, так объедаться.

Дед, которого Глеб перевел через дорогу, ненароком спросил:

— К пиву, что ль?

— Да, это, дедушка, не раки — ягода… Тем более Димка пиво не пьет!

— А еще вояки, — улыбнулся дед.

— Так точно, вояки.

— Вот как оно в жизни. И пиво не пьете… А сердце у вас доброе, золотое, скажу, сердце.

— Это верно. Слыхали, дедушка, про кадетов? Так вот сердца наши суворовские…

Роман Босых подполз к заместителю начальника заставы.

— Товарищ лейтенант, Егора Стародубцева хватануло…

— В голову?

— Да нет, ниже пояса…

— Отправляй его на заставу, — не отрываясь от бинокля, сказал лейтенант Сухомлинов. Его поражало странное затишье… Еще недавно палили из всех видов оружия: пулеметов, минометов и автоматов — и вдруг такое буквально остервенело-тревожное затишье. Лейтенант уже догадывался, что это какая-то тактика. Наверняка придумали «что-то».

Доклад сержанта Босых был как бы «не в жилу». Стародубцев еще раньше вызывал у него раздражение своим настроем: все время рвался быть возле лейтенанта, словно тот всегда в выгодном положении — сюда и пули не летели, здесь и мины не рвались… Чтобы снять с себя это раздражение, Сухомлинов отослал солдата под командование Босых: «пусть понюхает пороха», а то посылали в отряд помочь — так он там засиделся писарем на целых два месяца… Воронок, как его прозвали ребята, не только мог хорошо «вешать лапшу на уши», но и ловко дурить командиров. Солдаты это поняли раньше, чем офицеры, потому, когда речь заходила о Стародубцеве, весело ухмылялись — мол, великий он «сачок».

Может, потому-то Егор Стародубцев и раздражал Сухомлинова. Лейтенант и сам чувствовал в нем сачка, который всегда прежде всего решал свои проблемы…

Сержант Босых еще не отполз и ждал дополнительных указаний. Он был из сержантов последнего года службы и, видимо, понимал лейтенанта без лишних слов.

— Товарищ лейтенант, а, может, подождем? — вдруг выпалил Босых.

— Что подождем?

— Отправлять-то…

Лейтенант Сухомлинов наконец оторвался от бинокля.

— А ну его! Вот моджахеды что-то задумали, видимо, хватанут…

— Не привыкать, — спокойно заметил сержант-пограничник и улыбнулся.

Сухомлинов мельком взглянул на Романа: нравился ему этот беленький, белобрысый паренек. Привлекательность его была не внешняя, броская, как у Егора Стародубцева (мол, не проходи мимо, я же симпатичный!), а глубинная, когда чувствуешь в человеке душевную изюминку.

— Вот что, Босых, — вдруг приказал лейтенант, — берешь дополнительно под наблюдение Тигриную тропу. Чудится мне…