Любовь Руднева - Встречи и верность

Тогда Глеб не уяснил отцовских слов, но постепенно их смысл открывался ему.

А старые друзья Тараса, заглядывая в карие, блестящие глаза юноши, говорили:

— Хороши твои светлые глаза, Нина, а приятно видеть у Глеба отцовский взгляд. И румяный он во всю смуглую щеку, как отец, и лобастый.

А Глебу более всего хотелось отцовской душевной самостоятельности, хватки. Много еще чего хотелось Глебу, и постепенно нарастало желание побывать в тех местах, где вырос Тарас. Впрочем, его манила и встреча с дядей Данилой. Он любил письма Южина, обстоятельные и немного беспокойные. Всегда с особым чувством надевал его теплые, уютные вязанки и валенки. Данила Тимофеевич шутил в письмах:

«Шлю тебе только валяное, вязаное, вяленое, а живое получишь на Иргизе, по почте не передается».

Было решено: после фестиваля Глеб едет в Пугачев.

Степь посерела и присмирела от зноя. Поезд шел медленно, долго стоял на маленьких станциях: Римско-Корсаковка, Рукополь. В вагоне сухопарый, чернобровый старик пугачевец водил пальцем по пыльному, стеклу и приговаривал:

— Сейчас мы двигаемся параллельно реке Большой Узень.

Через час-другой он перешел к противоположному окну и опять водил пальцем по стеклу и пояснял:

— Слева, вдалеке, течет Сакма.

Он вел себя, как капитан буксира. Наверное, бухгалтер пугачевского райфо говорил о реках, чтобы смягчить сухую жару, захватившую в плен путешествующих по степи.

Глеб не отрываясь смотрел в окно и молчал. Он въезжал в заветные земли и чего-то ждал от степи. А она тянулась в зное, пыльная, после рязанских лесов, подсвеченных солнечной желтизной, какая-то блеклая.

В Пугачеве Глеба не встречали. Он не известил дядю Данилу о своем приезде — боялся оторвать его от рыбалки.

Старый автобус громыхал по прямым улицам мимо одноэтажных, реже в два этажа домов. Старокупеческие были каменно осанистые, мелькали деревянные, глинобитные. Что-то было в улицах одноликое, от военного поселения: прямые, они тянулись на двести номеров. Пыль и зной захватили дома, улицы, полдень — степь одолевала город.

Глеб, несмотря на жару, нахлобучил кепку, застегнул рубаху на все пуговки, спасаясь от взвихренной ветром пыли. Долго шел он в сторону от главной улицы и остановился перед домом с трехзначным номером. Серые тесовые ворота были полуприкрыты, и из-под них навстречу Глебу выскочил желтый, с коричневой подпушкой и роскошными мохнатыми шпорами цыпленок. Глеб шагнул во двор и наткнулся на груду подсолнухов. Слева, на обмазанной глиной завалинке, лежали мотки капроновых нитей. Напротив, в глубине двора, у сарая, пожилая курносая женщина в коричневом платке уминала в мешок сено. Из-под ее широкой юбки выглядывали мужские сапоги. Она внимательно посмотрела на Глеба, сунула в мешок поверх сена миски, еще какую-то утварь, насыпала картошку и кивнула в ответ на приветствие.

— Не скажете, здесь Данила Тимофеевич живет?

— В сарае нет, а в доме такой рыбу потрошит, — ответила она, улыбаясь, низким голосом.

Глеб двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж, но из-под крыльца в маленькой двери показался сутулый, узколицый человек на костылях. Его коричневое лицо пересекали глубокие морщины, на обеих руках, упиравшихся в костыльные перекладины, не хватало пальцев.

— Вы не скажете, где…

— Эх, Глебушка, Глеб, а я тебя так сразу…

Глеб перепрыгнул через гору подсолнухов и обнял Данилу. Вблизи большие глаза Данилы Тимофеевича казались совсем темными, глазные яблоки желтели то ли от бессонницы, то ли от курева. Глеб хотел что-то сказать и не смог: брат отца был без ноги и почему-то никогда Тарас не говорил об этом сыну, наверное, помнил Данилу совсем молодым солдатом, каким повстречал, про такого и вправду не менявшегося душой Данилу рассказывал своим близким.

Через час втроем выходили на улицу; за плечами у Глеба вместо рюкзака висел тяжеленный мешок с картошкой, хлебом и утварью тети Саши, она несла сети, Данила Тимофеевич — рюкзачок Глеба. За углом свернули влево, миновали зернохранилище, спустились к реке. На пристани купил Глеб три билета, почему-то багажные, и поднялись на палубу теплохода «Чапаев».

— Видишь, кто встречает тебя на Большом Иргизе? Молодой, весь в голубом, ходкий, — сказал дядя Данила. — У нас теплоход молодец! Капитан, может, когда и подкачает, а «Чапаев» все выдюжит.

Данила понимал, что Глеб должен привыкнуть к его, Южина, увечью, поношенному пиджачку и долговечным галифе. Он давал племяннику время осмотреться и, как обновой, гордился нарядным, в бело-голубой окраске теплоходом.

На палубе, завидев Южина, женщины потеснились, они гостеприимно усадили и Глеба. Втащив в проход между скамьями и кормой свои мешки и свертки, подсели к Даниле рыбаки, подошел в замасленном комбинезоне парень из МТС.

Данила Тимофеевич приветливо кивал своим знакомым, попросил жену купить в буфете пряников и, рассказывая Глебу о норове Большого Иргиза, заметил:

— Выше Иргиз камышистей.

Теплоход разворачивался, на палубе все громко заговорили о своих делах.

Бородатый рыбак, ближе всех примостившийся к Южину, жаловался:

— Ниже плотины чувствуется обмеление. Плотины-то земляные, снежницей их стаскивает. Известно, что возмешь с вёшней воды? Берег уже обмыло метров на пять. Ах, вёшняя вода едучая.

Позади Глеба какая-то женщина жаловалась на пьющего свекра:

— А мой-то все помалкивает — больно смирён, не перечит свекру.

Седенький старичок, не слушая ее, решил поддержать разговор рыбака:

— Вот в тысяча девятьсот семнадцатом году, в разлив, пароход по улице ходил. Да-а, ходил по городу. И в тридцать втором тоже большая вода была. Наш брат и в засуху мается, и в разлив. Воюем или строим, а все люди! Потому и в природу грудью упираемся: степь свое, а река тебе — другое.

Дядя Данила улыбнулся, взглянул через плечо на реку, как на нашалившего парнишку:

— Иргиз часто выходит из берегов в луговую сторону, серьезная река, с партизанским наклоном.

Глеб, слушая дядю Данилу и бородатого рыболова, внимательно разглядывал берега этой узкой, норовисто извивающейся реки.

До него доносились обрывки разговоров то с кормы, то с носа.

Даже на час-другой соединяясь, пассажиры «Чапаева» жили какой-то общей жизнью: угощали друг друга из полулитровых банок водой, ситро, подсолнухами, сведениями о делах совхоза и поведении рыбы.

Глеба отвлек малыш: он подбежал к нему, доверчиво уткнулся в колени и приоткрыл крышку своей плетеной корзинки — в ней совершал путешествие воробей.

Пока Глеб мастерил для своего нового приятеля лодку из газеты и проволоки, Данила Тимофеевич вступил в спор с трактористом: